Page 80 - Живые и мертвые

останавливаясь и теряя равновесие.
– Товарищ политрук, – услышал он за спиной негромкий знакомый голос Хорышева.
– Что случилось? – спросил Синцов, повернувшись и с тревогой заметив признаки
глубокого волнения на обычно невозмутимо веселом мальчишеском лице лейтенанта.
– Ничего. Орудие в лесу обнаружили. Хочу комбригу доложить.
Хорышев по-прежнему говорил негромко, но, наверное, Серпилина разбудило слово
«орудие». Он сел, опираясь на руки, оглянулся на спящего Шмакова и тихо поднялся, сделав
знак рукой, чтобы не докладывали во весь голос, не будили комиссара. Оправив гимнастерку
и поманив за собой Синцова, он прошел несколько шагов в глубь леса. И только тут наконец
дал Хорышеву возможность доложить.
– Что за орудие? Немецкое?
– Наше. И при нем пять бойцов.
– А снаряды?
– Один снаряд остался.
– Небогато. А далеко отсюда?
– Шагов пятьсот.
Серпилин повел плечами, стряхивая с себя остатки сна, и сказал, чтобы Хорышев
проводил его к орудию.
Синцову хотелось по дороге узнать, почему у всегда спокойного лейтенанта такое
взволнованное лицо, но Серпилин шел всю дорогу молча, и Синцову было неудобно
нарушать это молчание.
Через пятьсот шагов они действительно увидели стоявшую в гуще молодого ельника
45-миллиметровую противотанковую пушку. Возле пушки на толстом слое рыжей старой
хвои сидели вперемежку бойцы Хорышева и те пятеро артиллеристов, о которых он доложил
Серпилину.
При появлении комбрига все встали, артиллеристы чуть позже других, но все-таки
раньше, чем Хорышев успел подать команду.
– Здравствуйте, товарищи артиллеристы! – сказал Серпилин. – Кто у вас за старшего?
Вперед шагнул старшина в фуражке со сломанным пополам козырьком и черным
артиллерийским околышем. На месте одного глаза у него была запухшая рана, а верхнее веко
другого глаза подрагивало от напряжения. Но стоял он на земле крепко, словно ноги в
драных сапогах были приколочены к ней гвоздями; и руку с оборванным и прожженным
рукавом поднес к обломанному козырьку, как на пружине; и голосом, густым и сильным,
доложил, что он, старшина девятого отдельного противотанкового дивизиона Шестаков,
является в настоящее время старшим по команде, выведя с боями оставшуюся материальную
часть из-под города Бреста.
– Откуда, откуда? – переспросил Серпилин, которому показалось, что он ослышался.
– Из-под города Бреста, где в полном составе дивизиона был принят первый бой с
фашистами, – не сказал, а отрубил старшина.
Наступило молчание.
Серпилин смотрел на артиллеристов, соображая, может ли быть правдой то, что он
только что услышал. И чем дольше он на них смотрел, тем все яснее становилось ому, что
именно эта невероятная история и есть самая настоящая правда, а то, что пишут немцы в
своих листовках про свою победу, есть только правдоподобная ложь и больше ничего.
Пять почерневших, тронутых голодом лиц, пять пар усталых, натруженных рук, пять
измочаленных, грязных, исхлестанных ветками гимнастерок, пять немецких, взятых в бою
автоматов и пушка, последняя пушка дивизиона, не по небу, а по земле, не чудом, а
солдатскими руками перетащенная сюда с границы, за четыреста с лишним верст… Нет,
врете, господа фашисты, не будет по-вашему!
– На себе, что ли? – спросил Серпилин, проглотив комок в горле и кивнув на пушку.
Старшина ответил, а остальные, не выдержав, хором поддержали его, что бывало
по-разному: шли и на конной тяге, и на руках тащили, и опять разживались лошадьми, и