Page 77 - Живые и мертвые

комиссара дивизии, добавив, что хлеб у них есть свой.
– Чем же угостить теперь, молочком только. – Бабка сокрушенно развела руками. –
Разве что печь разжечь, картошки сварить, коли время есть.
Синцов не знал, хватит ли времени, но сварить картошки на всякий случай попросил.
– Старая картошка осталась еще, прошлогодняя… – сказала бабка и стала хлопотать у
печки.
Синцов выпил стакан молока; ему хотелось выпить еще, но, заглянув в бадейку, в
которой осталось меньше половины, он постеснялся. Оба командира, которым тоже,
наверное, хотелось выпить еще по стакану, простились и вышли. Синцов остался с бабкой и
стариком. Посуетившись у печки и подложив под дрова лучину, бабка пошла в соседнюю
комнату и через минуту вернулась со спичками. Оба раза, когда она открывала и закрывала
дверь, громкий ноющий плач всплесками вырывался оттуда.
– Что это у вас, кто плачет? – спросил Синцов.
– Дунька голосит, внучка моя. У ней парня убило. Он сухорукой, его на войну не взяли.
Погнали из Нелидова колхозное стадо, он со стадом пошел, и, как шоссе переходили, по ним
бомбы сбросили и убили. Второй день воет, – вздохнула бабка.
Она разожгла лучину, поставила на огонь чугунок с уже заранее, наверное для себя,
помытой картошкой, потом села рядом со своим стариком на лавке и, облокотясь на стол,
пригорюнилась.
– Все у нас на войне. Сыны на войне, внуки на войне. А скоро ли немец сюда придет, а?
– Не знаю.
– А то приходили из Нелидова, говорили, что немец уже в Чаусах был.
– Не знаю. – Синцов и в самом деле не знал, что ответить.
– Должно, скоро, – сказала бабка. – Стада уже пять ден, как гонют, зря бы не стали. И
мы вот, – показала она сухонькой рукой на бадейку, – последнее молочко пьем. Тоже корову
отдали. Пусть гонют, даст бог, когда и обратно пригонют. Соседка говорила, в Нелидове
народу мало осталось, все уходют…
Она говорила все это, а старик сидел и молчал; за все время, что Синцов был в избе, он
так и не сказал ни одного слова. Он был очень стар и, казалось, хотел умереть теперь же, не
дожидаясь, когда вслед за этими людьми в красноармейской форме в его избу зайдут немцы.
И такая грусть охватывала при взгляде на него, такая тоска слышалась в ноющем женском
рыдании за стеной, что Синцов не выдержал и вышел, сказав, что сейчас вернется.
Едва спустившись с крыльца, он увидел подходившего к избе Серпилина.
– Товарищ комбриг… – начал он.
Но, опередив его, к Серпилину подбежала давешняя маленькая врачиха и, волнуясь,
сказала, что полковник Зайчиков просил сейчас же подойти к нему.
– Потом зайду, если успею, – махнул рукой Серпилин в ответ на просьбу Синцова
зайти отдохнуть в избе и свинцовыми шагами пошел за маленькой врачихой.
Зайчиков лежал на носилках в тени, под густыми кустами орешника. Его только что
напоили водой; наверное, он глотал ее с трудом: воротник гимнастерки и плечи были у него
мокрые.
– Я здесь, Николай Петрович. – Серпилин сел на землю рядом с Зайчиковым.
Зайчиков открыл глаза так медленно, словно даже это движение требовало от него
неимоверного усилия.
– Слушай, Федя, – шепотом сказал он, впервые так обращаясь к Серпилину, – застрели
меня. Нет сил мучиться, окажи услугу.
– Не могу, – дрогнувшим голосом сказал Серпилин.
– Если бы я только сам мучился, а то всех обременяю. – Зайчиков с трудом выдыхал
каждое слово.
– Не могу, – повторил Серпилин.
– Дай пистолет, сам застрелюсь.
Серпилин молчал.