Page 159 - Мастер и Маргарита

пошли из коридора, Гелла несла чемодан, в котором был роман и небольшое имущество
Маргариты Николаевны, а кот помогал Гелле. У дверей квартиры Коровьев раскланялся и
исчез, а остальные пошли провожать по лестнице. Она была пуста. Когда проходили
площадку третьего этажа, что-то мягко стукнуло, но на это никто не обратил внимания. У
самых выходных дверей шестого парадного Азазелло дунул вверх, и только что вышли во
двор, в который не заходила луна, увидели спящего на крыльце, и, по-видимому, спящего
мертвым сном, человека в сапогах и в кепке, а также стоящую у подъезда большую черную
машину с потушенными фарами. В переднем стекле смутно виднелся силуэт грача.
Уже собирались садиться, как Маргарита в отчаянии негромко воскликнула:
— Боже, я потеряла подкову!
— Садитесь в машину, — сказал Азазелло, — и подождите меня. Я сейчас вернусь,
только разберусь, в чем тут дело. — И он ушел в парадное.
Дело же было вот в чем: за некоторое время до выхода Маргариты и мастера с их
провожатыми из квартиры № 48, помещавшейся под ювелиршиной, вышла на лестницу
сухонькая женщина с бидоном и сумкой в руках. Это была та самая Аннушка, что в среду
разлила, на горе Берлиоза, подсолнечное масло у вертушки.
Никто не знал, да, наверное, и никогда не узнает, чем занималась в Москве эта
женщина и на какие средства она существовала. Известно о ней было лишь то, что видеть ее
можно было ежедневно то с бидоном, то с сумкой, а то и с сумкой и с бидоном вместе — или
в нефтелавке, или на рынке, или под воротами дома, или на лестнице, а чаще всего в кухне
квартиры № 48, где и проживала эта Аннушка. Кроме того и более всего было известно, что
где бы ни находилась или ни появлялась она — тотчас же в этом месте начинался скандал, и
кроме того, что она носила прозвище «Чума».
Чума-Аннушка вставала почему-то чрезвычайно рано, а сегодня что-то подняло ее
совсем ни свет ни заря, в начале первого. Повернулся ключ в двери, Аннушкин нос
высунулся в нее, а затем высунулась она и вся целиком, захлопнула за собою дверь и уже
собиралась тронуться куда-то, как на верхней площадке грохнула дверь, кто-то покатился
вниз по лестнице и, налетев на Аннушку, отбросил ее в сторону так, что она ударилась
затылком об стену.
— Куда ж тебя черт несет в одних подштанниках? — провизжала Аннушка,
ухватившись за затылок. Человек в одном белье, с чемоданом в руках и в кепке, с закрытыми
глазами ответил Аннушке диким сонным голосом:
— Колонка! Купорос! Одна побелка чего стоила, — и, заплакав, рявкнул: — Вон! —
тут он бросился, но не дальше, вниз по лестнице, а обратно — вверх, туда, где было выбитое
ногой экономиста стекло в окне, и через это окно кверху ногами вылетел во двор. Аннушка
даже про затылок забыла, охнула и сама устремилась к окну. Она легла животом на
площадку и высунула голову во двор, ожидая увидеть на асфальте, освещенном дворовым
фонарем, насмерть разбившегося человека с чемоданом. Но ровно ничего на асфальте во
дворе не было.
Оставалось предположить, что сонная и странная личность улетела из дому, как птица,
не оставив по себе никакого следа. Аннушка перекрестилась и подумала: «Да, уж
действительно квартирка номер пятьдесят! Недаром люди говорят! Ай да квартирка!»
Не успела она этого додумать, как дверь наверху опять хлопнула, и второй кто-то
побежал сверху. Аннушка прижалась к стене и видела, как какой-то довольно почтенный
гражданин с бородкой, но с чуть-чуть поросячьим, как показалось Аннушке, лицом,
шмыгнул мимо нее и, подобно первому, покинул дом через окно, тоже опять-таки и не думая
разбиваться на асфальте. Аннушка забыла уже про цель своего похода и осталась на
лестнице, крестясь, охая и сама с собою разговаривая.
Третий, без бородки, с круглым бритым лицом, в толстовке, выбежал сверху через
короткое время и точно так же упорхнул в окно.
К чести Аннушки надо сказать, что она была любознательна и решила еще подождать,
не будет ли каких новых чудес. Дверь наверху вновь открыли, и теперь сверху начала