Page 38 - Мастер и Маргарита
P. 38

ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его
               славе! Но что он сделал? Я не понимаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах: »Буря
               мглою…«?  Не  понимаю!..  Повезло,  повезло!  —  вдруг  ядовито  заключил  Рюхин  и
               почувствовал,  что  грузовик  под  ним  шевельнулся,  —  стрелял,  стрелял  в  него  этот
               белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…»
                     Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший поэт не более чем через
               две  минуты  входил  на  веранду  Грибоедова.  Она  уже  опустела.  В  углу  допивала  какая-то
               компания, и в центре ее суетился знакомый конферансье в тюбетейке и с бокалом «Абрау» в
               руке.
                     Рюхин,  обремененный  полотенцами,  был  встречен  Арчибальдом  Арчибальдовичем
               очень приветливо и  тотчас  избавлен от  проклятых  тряпок.  Не  будь  Рюхин  так  истерзан  в
               клинике и на грузовике, он, наверно, получил бы удовольствие, рассказывая о том, как все
               было  в  лечебнице,  и  украшая  этот  рассказ  выдуманными  подробностями.  Но  сейчас  ему
               было не до того, а кроме того, как ни мало был наблюдателен Рюхин, — теперь, после пытки
               в  грузовике,  он  впервые  остро  вгляделся  в  лицо  пирата  и  понял,  что  тот  хоть  и  задает
               вопросы  о  Бездомном  и  даже  восклицает  «Ай-яй-яй!»,  но,  по  сути  дела,  совершенно
               равнодушен к судьбе Бездомного и ничуть его не жалеет. «И молодец! И правильно!»  — с
               цинической, самоуничтожающей злобой подумал Рюхин и, оборвав рассказ о шизофрении,
               попросил:
                     — Арчибальд Арчибальдович, водочки бы мне…
                     Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:
                     — Понимаю… сию минуту… — и махнул официанту.
                     Через  четверть  часа  Рюхин,  в  полном одиночестве,  сидел,  скорчившись над  рыбцом,
               пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а
               можно только забыть.
                     Поэт  истратил  свою  ночь,  пока  другие  пировали,  и  теперь  понимал,  что  вернуть  ее
               нельзя.  Стоило  только  поднять  голову  от  лампы  вверх  к  небу,  чтобы  понять,  что  ночь
               пропала  безвозвратно.  Официанты,  торопясь,  срывали  скатерти  со  столов.  У  котов,
               шнырявших возле веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо наваливался день.

                                                          Глава 7

                                              НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА

                     Если бы в следующее утро Степе Лиходееву сказали бы так: «Степа! Тебя расстреляют,
               если ты сию минуту не встанешь!» — Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом:
               «Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану».
                     Не то что встать, — ему казалось, что он не может открыть глаз, потому что, если он
               только это сделает, сверкнет молния и  голову его тут же разнесет на куски. В этой голове
               гудел  тяжелый  колокол,  между  глазными  яблоками  и  закрытыми  веками  проплывали
               коричневые  пятна  с  огненно-зеленым  ободком,  и  в  довершение  всего  тошнило,  причем
               казалось, что тошнота эта связана со звуками какого-то назойливого патефона.
                     Степа  старался  что-то  припомнить,  но  припоминалось  только  одно  —  что,  кажется,
               вчера и неизвестно где он стоял с салфеткой в руке и пытался поцеловать какую-то даму,
               причем обещал  ей, что на другой день, и ровно в полдень, придет к ней в гости. Дама от
               этого отказывалась, говоря: «Нет, нет, меня не будет дома!» — а Степа упорно настаивал на
               своем: «А я вот возьму да и приду!»
                     Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни какого месяца  —
               Степа решительно не знал и, что хуже всего, не мог понять, где он находится. Он постарался
               выяснить хотя бы последнее и для этого разлепил слипшиеся веки левого глаза. В полутьме
               что-то тускло отсвечивало. Степа наконец узнал трюмо и понял, что он лежит навзничь у
               себя на кровати, то есть на бывшей ювелиршиной кровати, в спальне. Тут ему так ударило в
   33   34   35   36   37   38   39   40   41   42   43