Page 38 - Мастер и Маргарита
P. 38
ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его
славе! Но что он сделал? Я не понимаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах: »Буря
мглою…«? Не понимаю!.. Повезло, повезло! — вдруг ядовито заключил Рюхин и
почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, — стрелял, стрелял в него этот
белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…»
Колонна тронулась. Совершенно больной и даже постаревший поэт не более чем через
две минуты входил на веранду Грибоедова. Она уже опустела. В углу допивала какая-то
компания, и в центре ее суетился знакомый конферансье в тюбетейке и с бокалом «Абрау» в
руке.
Рюхин, обремененный полотенцами, был встречен Арчибальдом Арчибальдовичем
очень приветливо и тотчас избавлен от проклятых тряпок. Не будь Рюхин так истерзан в
клинике и на грузовике, он, наверно, получил бы удовольствие, рассказывая о том, как все
было в лечебнице, и украшая этот рассказ выдуманными подробностями. Но сейчас ему
было не до того, а кроме того, как ни мало был наблюдателен Рюхин, — теперь, после пытки
в грузовике, он впервые остро вгляделся в лицо пирата и понял, что тот хоть и задает
вопросы о Бездомном и даже восклицает «Ай-яй-яй!», но, по сути дела, совершенно
равнодушен к судьбе Бездомного и ничуть его не жалеет. «И молодец! И правильно!» — с
цинической, самоуничтожающей злобой подумал Рюхин и, оборвав рассказ о шизофрении,
попросил:
— Арчибальд Арчибальдович, водочки бы мне…
Пират сделал сочувствующее лицо, шепнул:
— Понимаю… сию минуту… — и махнул официанту.
Через четверть часа Рюхин, в полном одиночестве, сидел, скорчившись над рыбцом,
пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а
можно только забыть.
Поэт истратил свою ночь, пока другие пировали, и теперь понимал, что вернуть ее
нельзя. Стоило только поднять голову от лампы вверх к небу, чтобы понять, что ночь
пропала безвозвратно. Официанты, торопясь, срывали скатерти со столов. У котов,
шнырявших возле веранды, был утренний вид. На поэта неудержимо наваливался день.
Глава 7
НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА
Если бы в следующее утро Степе Лиходееву сказали бы так: «Степа! Тебя расстреляют,
если ты сию минуту не встанешь!» — Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом:
«Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану».
Не то что встать, — ему казалось, что он не может открыть глаз, потому что, если он
только это сделает, сверкнет молния и голову его тут же разнесет на куски. В этой голове
гудел тяжелый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали
коричневые пятна с огненно-зеленым ободком, и в довершение всего тошнило, причем
казалось, что тошнота эта связана со звуками какого-то назойливого патефона.
Степа старался что-то припомнить, но припоминалось только одно — что, кажется,
вчера и неизвестно где он стоял с салфеткой в руке и пытался поцеловать какую-то даму,
причем обещал ей, что на другой день, и ровно в полдень, придет к ней в гости. Дама от
этого отказывалась, говоря: «Нет, нет, меня не будет дома!» — а Степа упорно настаивал на
своем: «А я вот возьму да и приду!»
Ни какая это была дама, ни который сейчас час, ни какое число, ни какого месяца —
Степа решительно не знал и, что хуже всего, не мог понять, где он находится. Он постарался
выяснить хотя бы последнее и для этого разлепил слипшиеся веки левого глаза. В полутьме
что-то тускло отсвечивало. Степа наконец узнал трюмо и понял, что он лежит навзничь у
себя на кровати, то есть на бывшей ювелиршиной кровати, в спальне. Тут ему так ударило в