Page 46 - Мастер и Маргарита

в комнату Ивана, и в нее вошло множество народа в белых халатах. Впереди всех шел
тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень
пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и
уважения, и вход его получился поэтому очень торжественным. «Как Понтий Пилат!» —
подумалось Ивану.
Да, это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять.
— Доктор Стравинский, — представился усевшийся Ивану и поглядел на него
дружелюбно.
— Вот, Александр Николаевич, — негромко сказал кто-то в опрятной бородке и подал
главному кругом исписанный Иванов лист.
«Целое дело сшили!» — подумал Иван. А главный привычными глазами пробежал
лист, пробормотал: «Угу, угу…» И обменялся с окружающими несколькими фразами на
малоизвестном языке.
«И по-латыни, как Пилат, говорит…» — печально подумал Иван. Тут одно слово
заставило его вздрогнуть, и это было слово «шизофрения» — увы, уже вчера произнесенное
проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а сегодня повторенное здесь профессором
Стравинским.
«И ведь это знал!» — тревожно подумал Иван.
Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем и радоваться
всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это словами «Славно, славно…».
— Славно! — сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану: —
Вы — поэт?
— Поэт, — мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то необъяснимое
отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его стихи показались
почему-то неприятными.
Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского:
— Вы — профессор?
На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.
— И вы — здесь главный? — продолжал Иван.
Стравинский и на это поклонился.
— Мне с вами нужно поговорить, — многозначительно сказал Иван Николаевич.
— Я для этого и пришел, — отозвался Стравинский.
— Дело вот в чем, — начал Иван, чувствуя, что настал его час, — меня в сумасшедшие
вырядили, никто не желает меня слушать!..
— О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, — серьезно и успокоительно сказал
Стравинский, — и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не позволим.
— Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с
таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который заранее знал о смерти
Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.
Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.
— Пилата? Пилат, это — который жил при Иисусе Христе? — щурясь на Ивана,
спросил Стравинский.
— Тот самый.
— Ага, — сказал Стравинский, — а этот Берлиоз погиб под трамваем?
— Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших, причем этот
самый загадочный гражданин…
— Знакомый Понтия Пилата? — спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся
большой понятливостью.
— Именно он, — подтвердил Иван, изучая Стравинского, — так вот он сказал заранее,
что Аннушка разлила подсолнечное масло… А он и поскользнулся как раз на этом месте!
Как вам это понравится? — многозначительно осведомился Иван, надеясь произвести
большой эффект своими словами.