Page 10 - На западном фронте без перемен

Правда, уходя, он еще тявкнул: «Я вам это припомню!» — Совесть его была подорвана. Он еще
раз попытался отыграться, гоняя нас по пустырю и командуя «ложись?» и «встать, бегом
марш!» Мы, конечно, каждый раз делали что положено, — ведь приказ есть приказ, его надо
выполнять. Но мы выполняли его так медленно, что это приводило Химмельштоса в
отчаяние. Мы не спеша опускались на колени, затем опирались на руки и так далее; тем
временем он уже в ярости подавал другую команду. Прежде чем мы успели вспотеть, он
сорвал себе глотку.
Тогда он оставил нас в покое. Правда, он все еще называл нас сукиными детьми. Но в его
ругани слышалось уважение.
Были среди унтеров и порядочные люди, которые вели себя благоразумнее; их было немало,
они даже составляли большинство. Но все они прежде всего хотели как можно дольше
удержаться на своем тепленьком местечке в тылу, а на это мог рассчитывать только тот, кто
был строг с новобранцами.

Поэтому мы испытали на себе, пожалуй, все возможные виды казарменной муштры, и
нередко нам хотелось выть от ярости. Некоторые из нас подорвали свое здоровье, а Вольф
умер от воспаления легких. Но мы сочли бы себя достойными осмеяния, если бы сдались. Мы
стали черствыми, недоверчивыми, безжалостными, мстительными, грубыми, — и хорошо, что
стали такими: именно этих качеств нам и не хватало. Если бы нас послали в окопы, не дав нам
пройти эту закалку, большинство из нас наверно сошло бы с ума. А так мы оказались
подготовленными к тому, что нас ожидало.
Мы не дали себя сломить, мы приспособились; в этом нам помогли наши двадцать лет, из-за
которых многое другое было для нас так трудно. Но самое главное это то, что в нас проснулось
сильное, всегда готовое претвориться в действие чувство взаимной спаянности; и
впоследствии, когда мы попали на фронт; оно переросло в единственно хорошее, что
породила война, — в товарищество!
Я сижу у кровати Кеммериха. Он все больше сдает. Вокруг нас страшная суматоха. Пришел
санитарный поезд, и в палатах отбирают раненых, которые могут выдержать эвакуацию. У
кровати Кеммериха врач не останавливается, он даже не смотрит на него.

— В следующий раз, Франц, — говорю я.
Опираясь на локти, он приподнимается над подушками:

— Мне ампутировали ногу.
Значит, он все-таки узнал об этом. Я киваю головой и говорю:

— Будь доволен, что отделался только этим.
Он молчит.

Я заговариваю снова:
— Тебе могли бы отнять обе ноги, Франц. Вот Вегелер потерял правую руку. Это куда хуже. И
потом, ты ведь поедешь домой.
Он смотрит на меня:
— Ты думаешь?

— Конечно.

Он спрашивает еще раз:
— Ты думаешь?

— Это точно Франц. Только сначала тебе надо оправиться после операции.
Он дает мне знак подвинуться поближе. Я наклоняюсь над ним, и он шепчет:
— Я не верю в это.
— Не говори глупостей, Франц; через несколько дней ты сам увидишь. Ну что тут такого
особенного? Ну, отняли ногу. Здесь еще и не такое из кусочков сшивают.