Page 12 - На западном фронте без перемен

виллы. Тогда ты будешь смотреть из окна на поля, а вдалеке, на горизонте, увидишь те два
дерева. Сейчас самая чудесная пора, хлеба поспевают, по вечерам поля переливаются под
солнцем, как перламутр. А тополевая аллея у ручья, где мы колюшек ловили! Ты снова
заведешь себе аквариум и будешь разводить рыб, в город будешь ходить, ни у кого не
отпрашиваясь, и даже сможешь играть на рояле, если захочешь.

Я наклоняюсь к его лицу, над которым сгустились тени. Он еще дышит, тихо-тихо. Его лицо
влажно, он плачет. Ну и наделал я дел с моими глупыми разговорами!

— Не надо, Франц, — я обнимаю его за плечи и прижимаюсь лицом к его лицу. — Может,
поспишь немного?
Он не отвечает. По его щекам текут слезы. Мне хотелось бы их утереть, но мой носовой платок
слишком грязен.
Проходит час. Я сижу возле него и напряженно слежу за выражением его лица, — быть может,
он захочет еще что-нибудь сказать. Ах, если бы он открыл рот и закричал! Но он только
плачет, отвернувшись к стене. Он не говорит о матери, братьях или сестрах, он вообще ничего
не говорит, это для него, как видно, уже позади; теперь он остался наедине со своей
коротенькой, девятнадцатилетней жизнью и плачет, потому что она уходит от него.
Никогда я больше не видел, чтобы кто-нибудь прощался с жизнью так трудно, с таким
безудержным отчаяньем, хотя и смерть Тьядена тоже была тяжелым зрелищем: этот
здоровый, как бык, парень во весь голос звал свою мать и с выкаченными глазами, в
смятении, угрожал врачу штыком, не подпуская его к своей койке, пока наконец не упал как
подкошенный.
Вдруг Кеммерих издает стон и начинает хрипеть.
Я вскакиваю, выбегаю, задевая за койки, из палаты и спрашиваю:

— Где врач? Где врач? Увидев человека в белом халате, я хватаю его за руку и не отпускаю:

— Идите скорей, а то Франц Кеммерих умрет.
Он вырывает руку и спрашивает стоящего рядом с нами санитара:

— Это еще что такое?
Тот докладывает:

— Двадцать шестая койка, ампутация ноги выше колена.
Врач раздраженно кричит:
— А я почем знаю, я сегодня ампутировал пять ног! — Он отталкивает меня, говорит
санитару: — Посмотрите! — и убегает в операционную.

Я иду за санитаром, и все во мне кипит от злости. Он смотрит на меня и говорит:
— Операция за операцией, с пяти часов утра, просто с ума сойти, вот что я тебе скажу. Только
за сегодня опять шестнадцать смертных случаев твой будет семнадцатый. Сегодня наверняка
дойдет до двадцати...

Мне дурно, я вдруг чувствую, что больше не выдержу. Ругаться я уже не стану, это бесполезно,
мне хочется свалиться и больше не вставать.
Мы у койки Кеммериха. Он умер. Лицо у него еще мокрое от слез. Глаза полуоткрыты, они
пожелтели, как старые костяные пуговицы...
Санитар толкает меня в бок:
— Вещи заберешь? Я киваю.

Он продолжает:

— Его придется сразу же унести, нам койка нужна. Там уже в тамбуре лежат.
Я забираю вещи и снимаю с Кеммериха опознавательный знак. Санитар спрашивает, где его
солдатская книжка. Книжки нет. Я говорю, что она, наверно, в канцелярии, и ухожу. Следом