Page 16 - На западном фронте без перемен

Артиллерист колеблется. Он подумывает, не выразить ли ему свое восхищение, — быть может,
тогда и ему что-нибудь перепадет. Но Катчинский даже не смотрит на артиллериста, он для
него просто пустое место. Тот уходит, бормоча проклятия.
Кат знает способ жарить конину, чтобы она стала мягкой. Ее нельзя сразу же класть на
сковородку, а то она будет жесткой. Сначала ее надо поварить в воде. С ножами в руках мы
садимся на корточки вокруг огня и наедаемся до отвала.
Вот какой у нас Кат. Если бы было на свете место, где раздобыть что-нибудь съестное можно
было бы только раз в году в течение одного часа, то именно в этот час он, словно по наитию,
надел бы фуражку, отправился в путь, и, устремившись, как по компасу, прямо к цели,
разыскал бы эту снедь.

Он находит все: когда холодно, он найдет печурку и дрова, он отыскивает сено и солому,
столы и стулья, но прежде всего — жратву. Это какая-то загадка, он достает все это словно из-
под земли, как по волшебству. Он превзошел самого себя, когда достал четыре банки омаров.
Впрочем, мы предпочли бы им кусок сала.
Мы разлеглись у бараков, на солнечной стороне.

Пахнет смолой, летом и потными ногами.
Кат сидит возле меня; он никогда не прочь побеседовать. Сегодня нас заставили целый час
тренироваться, — мы учились отдавать честь, так как Тьяден небрежно откозырял какому-то
майору. Кат все никак не может забыть этого. Он заявляет:

— Вот увидите, мы проиграем войну из-за того, что слишком хорошо умеем козырять.
К нам подходит Кропп. Босой, с засученными штанами, он вышагивает, как журавль. Он
постирал свои носки и кладет их сушиться на траву. Кат смотрит в небо, испускает громкий
звук и задумчиво поясняет:
— Этот вздох издал горох.

Кропп и Кат вступают в дискуссию. Одновременно они заключают пари на бутылку пива об
исходе воздушного боя, который сейчас разыгрывается над нами.

Кат твердо придерживается своего мнения, которое он как старый солдат-балагур и на этот
раз высказывает в стихотворной форме: «Когда бы все были равны, на свете б не было
войны».
В противоположность Кату Кропп — философ. Он предлагает, чтобы при объявлении войны
устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и с входными билетами, как во
время боя быков. Затем на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран, в
трусиках, вооруженные дубинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в
живых, объявит свою страну победительницей. Это было бы проще и справедливее, чем то,
что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.
Предложение Кроппа имеет успех. Затем разговор постепенно переходит на муштру в
казармах.
При этом мне вспоминается одна картина. Раскаленный полдень на казарменном дворе. Зной
неподвижно висит над плацем. Казармы словно вымерли. Все спят. Слышно только, как
тренируются барабанщики; они расположились где-то неподалеку и барабанят неумело,
монотонно, тупо. Замечательное трезвучие: полуденный зной, казарменный двор и
барабанная дробь!
В окнах казармы пусто и темно. Кое-где на подоконниках сушатся солдатские штаны. На эти
окна смотришь с вожделением. В казармах сейчас прохладно.
О, темные, душные казарменные помещения, с вашими железными койками, одеялами в
клетку, высокими шкафчиками и стоящими перед ними скамейками! Даже и вы можете
стать желанными; более того: здесь, на фронте, вы озарены отблеском сказочно далекой
родины и дома, вы, чуланы, пропитанные испарениями спящих и их одежды, пропахшие
перестоявшейся пищей и табачным дымом!