Page 86 - На западном фронте без перемен

оладьи. Но у нас нет терок для картошки. Однако и тут мы скоро находим выход из
положения: берем крышки от жестяных банок, пробиваем в них гвоздем множество дырок, и
терки готовы. Трое из нас надевают плотные перчатки, чтобы не расцарапать пальцы, двое
других чистят картошку, и дело спорится.
Кат священнодействует над поросятами, морковкой, горохом и цветной капустой. К капусте он
даже приготовил белый соус. Я пеку картофельные оладьи, по четыре штуки за один прием.
Через десять минут я наловчился подкидывать на сковородке поджарившиеся с одной
стороны оладьи так, что они переворачиваются в воздухе и снова шлепаются на свое место.
Поросята жарятся целиком. Все стоят вокруг них, как у алтаря.
Тем временем к нам пришли гости: двое радистов, которых мы великодушно приглашаем
отобедать с нами. Они сидят в гостиной, где стоит рояль. Один из них подсел к нему и играет,
другой поет «На Везере». Он поет с чувством, но произношение у него явно саксонское. Тем не
менее мы растроганно слушаем его, стоя у плиты, на которой жарятся и пекутся все эти
вкусные вещи.
Через некоторое время мы замечаем, что нас обстреливают, и не на шутку. Привязные
аэростаты засекли дымок из нашей трубы, и противник открыл по нам огонь. Это те вредные
маленькие штуковинки, которые вырывают неглубокую ямку и дают так много далеко и низко
разлетающихся осколков. Они так и свистят вокруг нас, все ближе и ближе, но не можем же
мы в самом деле бросить здесь всю еду. Постепенно эти подлюги пристрелялись. Несколько
осколков залетает через верхнюю раму окна в кухню. С жарким мы быстро управимся. Но
печь оладьи становится все труднее. Разрывы следуют так быстро друг за другом, что осколки
все чаще шлепаются об стену и сыплются через окно. Заслышав свист очередной игрушки, я
каждый раз приседаю, держа в руках сковородку с оладьями, и прижимаюсь к стенке у окна.
Затем я сразу же поднимаюсь и продолжаю печь.

Саксонец перестал играть, — один из осколков угодил в рояль. Мало-помалу и мы управились
со своими делами и организуем отступление. Выждав следующий разрыв, два человека берут
кастрюли с овощами и пробегают пулей пятьдесят метров до блиндажа. Мы видим, как они
ныряют в него.
Еще один разрыв. Все пригибаются, и вторая пара, — у каждого в руках по кофейнику с
первоклассным кофе, — рысцой пускается в путь и успевает укрыться в блиндаже до
следующего разрыва.

Затем Кат и Кропп подхватывают большую сковороду с подрумянившимся жарким. Это
гвоздь нашей программы. Вой снаряда, приседание, — и вот уже они мчатся, преодолевая
пятьдесят метров незащищенного пространства.

Я пеку последние четыре оладьи; за это время мне дважды приходится приседать на пол, но
все-таки теперь у нас на четыре оладьи больше, а это мое любимое кушанье.

Потом я хватаю блюдо с высокой стопкой оладий и стою, прильнув к двери. Шипение, треск,
— и я галопом срываюсь с места, обеими руками прижав блюдо к груди. Я уже почти у цели,
как вдруг слышится нарастающий свист. Несусь, как антилопа, и вихрем огибаю бетонную
стенку. Осколки барабанят по ней; я скатываюсь по лестнице в погреб; локти у меня разбиты,
но я не потерял ни одной оладьи и не опрокинул блюдо.

В два часа мы садимся за обед. Мы едим до шести. До половины седьмого пьем кофе,
офицерский кофе с продовольственного склада, и курим при этом офицерские сигары и
сигареты, — все из того же склада, Ровно в семь мы начинаем ужинать. В десять часов мы
выбрасываем за дверь поросячьи скелетики. Затем переходим к коньяку и рому, опять-таки из
запасов благословенного склада, и снова курим длинные, толстые сигары с наклейками на
брюшке. Тьяден утверждает, что не хватает только одного — девочек из офицерского борделя.

Поздно вечером мы слышим мяуканье. У входа сидит маленький серый котенок. Мы
подманиваем его и даем ему поесть. От этого к нам самим снова приходит аппетит. Ложась
спать, мы все еще жуем.
Однако ночью нам приходится несладко. Мы съели слишком много жирного. Свежий
молочный поросенок очень обременителен для желудка. В блиндаже не прекращается
хождение. Человека два-три все время сидят снаружи со спущенными штанами и проклинают
все на свете. Сам я делаю десять заходов. Около четырех часов ночи мы ставим рекорд: все
одиннадцать человек, караульная команда и гости, расселись вокруг блиндажа.