Page 22 - Обелиск

– Побили?
– Не сказать, чтоб побили – один раз кастетом по виску ударили. И того хватило.
Правда, и от него кому-то досталось. Поймали – известный бандюга оказался.
– Это хорошо, – оживился Ткачук. – Смотри, не испугался. Один против троих. Когда
такое было в ваших Будиловичах?
– Ну в Будиловичах, может, и не было...
– Не было, не было. Знаю я ваши Будиловичи – бедное село, выселки. Теперь что,
теперь другое дело: под шифер да под гонт убрались, а давно ли на стрехах мох зеленел!
Такое село на большаке, и что меня удивляло – ни одного деревца. Как в Сахаре какой.
Правда, земля – один песок. Помню, как-то зашел – рассказали историю. Одного
будиловчанина голодуха по весне прищемила, дошел на крапиве, ну и надумал на большаке
разжиться. Ночью подстерег прохожего да и стукнул обушком по голове. Вон и теперь еще
на околице возле камня крест стоит. Оказался – нищий с пустой торбой. А этот каторгу
получил, так из Сибири и не вернулся. А теперь гляди ты – какой кавалер нашелся в
Будиловичах. Рыцарь.
– Ну.
– А куда в школу ходил? Не в Сельцо?
– До пятого класса в Сельцо.
– Ну видишь! – искренне обрадовался Ткачук. – У Миклашевича, значит, учился. Я так
и знал. Миклашевич умел учить. Еще та закваска, сразу видать.
Машины быстро летели навстречу и еще издали ослепили нас сверкающим потоком
лучей. Возчик заботливо свернул на обочину, лошадь замедлила шаг, и машины с ревом
промчались мимо, стегнув по возу щебнем из-под колес. Стало совсем темно, и с полминуты
мы ехали в этой тьме, не видя дороги и доверяясь коню. Сзади по шоссе быстро
отдалялся-стихал могучий нутряной гул дизелей.
– Кстати, вы не досказали. Как оно тогда обошлось с Морозом, – напомнил я Ткачуку.
– О, если бы обошлось. Тут еще долгая история. Ты, дед, Мороза не знал? Ну, учителя
из Сельца? – обратился Ткачук к вознице.
– Того, что в войну?.. А как же! Еще и моего племяша разом загубили.
– Это кого же?
– А Бородича. Это же племяш мой. Родной сестры сын. Как не знать, знаю...
– Так я вот товарищу эту историю рассказываю. Значит, ты знаешь. А то можешь
послушать, если не все слышал. В лесу небось не был? В партизанку?
– А как же! Был! – обидчиво отозвался человек. – У товарища Куруты. Возил раненых.
Санитаром работал.
– У Куруты? Комбрига Куруты?
– Ну. От весеннего Николы в сорок третьем и до конца. Как наши пришли. Считай,
больше года.
– Ну, Курута не нашей зоны.
– Мало что. Нашей не нашей, а был. Медаль имею и документ, – уже совсем
разобиделся старик.
Ткачук поспешил смягчить разговор:
– Так я ничего, я так. Имеешь – носи на здоровье. Мы тут про другое... Мы про Мороза.
– Так вот, у Мороза первое время, в общем, все шло хорошо. Немцы и полицаи пока не
привязывались, наверно, следили издали. Единственное, что камнем висело на его совести,
так это судьба двух девочек. Тех самых, что когда-то домой отводил. Летом сорок первого,
как раз перед войной, отправил их в пионерский лагерь под Новогрудок – организовывали
тогда впервые межрайонные пионерские лагеря. Мать не хотела пускать, боялась, известное
дело, деревенская баба, сама дальше местечка нигде не бывала, а он уговорил, думал сделать
девчушкам хорошее. Только поехали, а тут война. Прошло уже столько месяцев, а о них ни
слуху ни духу. Мать, конечно, убивается, да и Морозу из-за всего этого тоже несладко,
как-никак, а все же и его тут вина. Мучит совесть, а что поделаешь? Так и пропали девчонки.