Page 20 - Обелиск

поборюсь. Сколько смогу, разумеется».
Вот так он говорит, шаркая по хате, и не смотрит на меня. А я сижу, греюсь и думаю: а
что, если он прав? Немцы ведь тоже не дремлют, свою отраву в миллионах листовок и газет
сеют по городам и селам, сам видел, читал кое-что. Так складно пишут, так заманчиво врут,
и даже партию свою как назвали: национал-социалистическая рабочая партия. И будто эта
партия борется за интересы германской нации против капиталистов, плутократов евреев и
большевистских комиссаров. А молодежь и есть молодежь. Она, брат, как малышня на
дифтерит, заразительна на всякие малопонятные штучки. Люди постарше, те уж понимают
такие хитрости, всякого насмотрелись в жизни, мужика-беларуса на мякине не проведешь. А
молодые?
«Теперь все хватаются за оружие, – говорит Мороз, расхаживая по хате. – Потребность
в оружии в войну всегда больше, чем потребность в науке. И это понятно: мир борется. Но
одному винтовка нужна, чтобы стрелять в немцев, а другому – чтобы перед своими
выпендриваться. Ведь перед своими форсить оружием куда безопасней, да и применить его
можно вполне безнаказанно, рот и находятся такие, что идут в полицию. Думаете, все
понимают, что это значит? Далеко не все. Не задумываются, что будет дальше. Как дальше
жить. Им бы только получить винтовку. Вон в районе уже набирают полицию. И из Сельца
двое туда подались. Что из них выйдет, нетрудно себе представить». И это правда, думаю.
Но все-таки Мороз этот добровольно работает под немецкой властью. Как же тут быть?
И внезапно, хорошо помню, подумалось, как-то само собой: ну и пусть! Пусть
работает. Неважно где – важно как. Хоть и под немецким контролем, но наверняка не на
немцев. На нас работает. Если не на наше нынешнее, так на будущее. Ведь будет же и у нас
будущее. Должно быть. Иначе для чего же тогда и жить? Разом в омут головой – и конец.
Но, оказывается, Мороз этот работал не только для будущего. Делал кое-что и для
настоящего.
Час, должно быть, уже прошел, я побоялся за прокурора, вышел позвать его. Тот
сначала упирался, не хотел идти, но холод донял, побрел следом. Поздоровался с Морозом
сдержанно, не сразу включился в разговор. Но исподволь осмелел. Еще поговорили, потом
разделись, стали сушиться. Морозова бабка что-то на стол собрала, даже бутылочка, мутной
правда, нашлась.
Так посидели мы тогда, поговорили откровенно обо всем. И надо сказать, именно тогда
впервые открылось мне, что Мороз этот не нам ровня, умнее нас обоих. Ведь случается так,
что все работают вместе, по одним правилам, кажется, и по уму все равны. А когда жизнь
разбросает в разные стороны, разведет по своим стежкам-дорожкам и кто-то вдруг
неожиданно выдвинется, мы удивляемся: смотри-ка, а был ведь как и все. Кажется, и не
умнее других. А как выскочил!
Вот тогда я и почувствовал, что Мороз своим умом обошел нас и берет шире и глубже.
Пока мы по лесам шастали да заботились о самом будничном – подкрепиться, перепрятаться,
вооружиться да какого-нибудь немца подстрелить, – он думал, осмысливая эту войну. Он и
на оккупацию как бы изнутри смотрел и видел то, чего мы не замечали. И главное, он ее
больше морально ощущал, с духовной, так сказать, стороны. И знаешь, даже мой прокурор
это понял. Когда мы уже вдоволь наговорились, совсем сблизились, я и сказал Морозу: «А
может, бросай всю эту шарманку да айда с нами в лес. Партизанить будем». Помню, Мороз
насупился, сморщил лоб, а прокурор тогда и говорит: «Нет, не стоит. Да и какой из него,
хромого, партизан! Он здесь нам будет нужнее». И Мороз с ним согласился: «Сейчас,
наверно, я тут больше к месту. Все меня знают, помогают. Вот уж когда нельзя будет...»
Ну и я согласился. Действительно, зачем ему в лес? Да еще с такой ногой. Наверно, и
нам будет выгодней иметь своего человека в Сельце.
Вот так мы тогда погостили у него и со спокойной душой распрощались. И скажу тебе,
этот Мороз стал для нас самым драгоценным помощником среди всех наших деревенских
помощников. Главное, как потом выяснилось, приемник достал. Не сам, конечно, – мужики
передали. Так его уважали, так с ним считались, что, как и раньше, не к попу или ксендзу, а к