Page 17 - Обелиск

Это было такое несчастье – разве думали мы тогда, что на третий день окажемся под немцем.
Помню, пришел приказ: организовывать истребительный отряд, чтобы вылавливать
немецких диверсантов и парашютистов. Я бросился собирать учителей, объездил шесть
школ, в обед на роваре прикатил в райком, а там пусто. Говорят, райкомовцы только что
погрузили в полуторку свои пожитки и покатили на Менск, шоссе, мол, уже перерезано
немцами. Я поначалу опешил: не может быть. Если немцы, так же должны где-то отступать
наши. А то с начала войны тут ни одного нашего солдата никто не видел и вдруг – немцы. Но
те, что говорили так, не обманывали – под вечер в местечко и впрямь вкатило штук шесть
вездеходов на гусеничном ходу, и в них полно самых настоящих фрицев.
Я да еще трое хлопцев – два учителя и инструктор райкома – огородами прошмыгнули
в жито, через него в лес и подались на восток. Три дня шли – без дорог, через принеманские
болота, несколько раз попадали в такие переделки, что врагу не пожелаешь, думали: каюк.
Учителя одного, Сашу Крупеню, ранило в живот. А где фронт – черт его знает, не догонишь,
наверно. Поговаривают, что уже и Менск под немцем. Видим, до фронта не дойдем,
погибнем. Что делать? Оставаться – а где? У чужих людей не очень удобно, да и как
попросишься? Решили возвращаться назад, все же в своем районе хоть люди знакомые. За
полтора года по селам да хуторам перезнакомились со всякими.
И тут, понимаешь, оказалось, что все-таки плохо мы знали наших людей. Сколько было
встреч, бесед, за чаркой иной раз сидели, казалось, все добрые, хорошие, честные. А на деле
обернулось совсем иначе. Приволоклись мы в Старый Двор – хутор такой близ леса, в
стороне от дорог, немцев там будто еще и не было. Ну, думаю, самое подходящее место
пересидеть здесь каких пару недель, пока наши погонят немцев. На большее тогда не
рассчитывали – что ты! Если бы кто сказал, что война на четыре года затянется, его
провокатором или паникером посчитали бы. Крупеня тем временем уже доходит, идти
дальше нельзя. И я вспомнил, что в Старом Дворе есть у меня знакомец, активист,
грамотный человек Усолец Василь. Как-то ночевал у него после собрания, поговорили от
души, понравился человек: умный, хозяйственный. И жена – моложавая такая женщина,
гостеприимная, чистюля, не в пример другим. Грибками солеными угощала. В хате цветов
полно – все подоконники ими заставлены. Вот мы поздно ночью и заявились к этому
Усольцу. Так и так, мол, надо помочь, раненый и так далее. И что, думаешь, наш знакомец?
Выслушал и на порог не пустил. «Кончилась тут, – говорит, – ваша власть!» И так грохнул
дверью, что аж с подстрешья посыпалось.
Приютила нас простая, никому не знакомая тетка – трое малых детей, старший
глухонемой, муж в армии. Как прослышала, что раненый (мы перед этим к другой семье в
крайнюю хату зашли), как узнала, кто такие, всех перетащила к себе. Бедолагу Крупеню
обмыла, накормила куриным бульончиком и спрятала под снопами в пуньке. И все, помню,
охала: может, и мой, бедненький, где так мучается! Значит, любила своего бедненького, а
это, брат, всегда что-то да значит. Ну, а Крупеня через неделю помер, не помог и куриный
бульончик; пошло заражение. Втихую закопали ночью на краю кладбища. И что же дальше?
Посидели еще неделю у тетки Ядвиги, и я взялся нащупывать каких-нибудь партизан.
Думаю, должны же быть где-нибудь наши. Не все же на восток поудирали. Без партизан ни
одна война у нас не обходилась – сколько об этом книг написано да фильмов поставлено –
было на что надеяться.
И знаешь, напал-таки на группу окруженцев, человек тридцать бывших бойцов.
Командовал ими майор Селезнев, из кавалеристов, решительный такой мужик, родом с
Кубани, мастер ругаться в семь этажей, накричать, даже пристрелить под горячую руку мог.
А вообще-то справедливый. И что интересно: никогда не угадаешь, как он к тебе отнесется.
Только что грозил пустить пулю в лоб за ржавый затвор, а через час уже объявляет тебе
благодарность за то, что на переходе первым заметил хутор, в котором оказалась
возможность отдохнуть и подкрепиться. А про затвор он уже и забыл. Такой был человек.
Поначалу он меня удивлял, потом ничего, привык к этому его кавалерийскому норову. В
сорок втором под Дятловом шел первым по тропке, за ним адъютант Сема Цариков и