Page 18 - Обелиск

остальные. И надо же – какой-то паршивый полицай с перепугу пальнул от моста и прямо
командиру в сердце. Вот тебе и судьба. В скольких страшных боях участвовал, и ничего. А
тут за всю ночь одна пуля – и в командира.
Да, Селезнев был мужик особенный, крутой, своенравный, но, знаешь, голову на
плечах имел, на рожон не лез, как некоторые. Заядлый на словах больше, а так – умел
думать. Первые несколько месяцев просидели в лесу на Волчьих ямах – урочище так
называется за Ефимовским кордоном. Потом уже, в сорок третьем, там обосновалась
Кировская бригада, мы перебрались в пущу. А поначалу мы эти ямы обживали. Отличное,
скажу тебе, место: болото, бугры, ямы да увалы – сам черт ногу сломает. Ну погрелись мы
малость в землянках, попривыкли к волчьей жизни в лесу. Не знаю, подсказал кто или майор
сам понял, что война не на несколько месяцев, может, побольше протянется и что без
местных ему не обойтись. Поэтому-то и принял в свое кадровое войско меня и еще
некоторых: начальника милиции из Пружан, студента одного, председателя сельсовета с
секретарем. А на Октябрьские праздники и прокурор наш, товарищ Сивак, заявляется, тоже
до фронта не дошел, вернулся. Сначала рядовым был, а потом начальником особого отдела
поставили. Но это потом уже, как Селезнева не стало. А в то время решили, что, пока
спокойно, надо оглядеться да наладить кое-какие связи с селами, возобновить знакомства с
надежными людьми, пощупать на хуторах окруженцев, которые из частей разбежались да к
молодицам пристроились. Перво-наперво разослал майор всех местных, здешних, а таких
тогда уже человек двенадцать набралось, кого куда. Меня с прокурором, понятно, в наш
бывший район. Риску, конечно, тут было побольше, чем в другом месте – все-таки многие
нас тут помнили, могли опознать. Но зато и мы знали больше и немного ориентировались,
кому довериться, а кому нет. Да и вид у нас был не прежний, не сразу узнаешь – обросли
бородами, обносились. Прокурор в черной железнодорожной шинели, я в армяке и сапогах.
У обоих торбы за спинами. Как нищие какие.
Поначалу решили зайти в Сельцо.
Не на усадьбу, конечно, а в село – ты, может, знаешь, что через выгон от школы. В селе
у прокурора был знакомый один, бывший сельский активист, вот к нему мы и направились.
Но сперва из предосторожности зашли в одну хату на Гриневских хуторах – ту самую, что
после войны завмаг из Рандулич купил и возле сельмага поставил. Хозяйка в Польшу
выехала, года три хата стояла пустая, вот завмаг и откупил. А в войну в ней жили три девки
при матери, невестка – сынова женка (сын в польско-германскую войну пропал, потом аж у
Андерса объявился). Вот, пока мы портянки сушили, девки нам все и рассказали. И про
новости в Сельце тоже. Оказывается, хорошо сделали, что сначала зашли к этим полячкам, а
то бы не миновать беды. Дело в том, что этот прокурорский знакомый ходит уже с белой
повязкой на рукаве – стал полицаем. Покряхтел прокурор от такой новости, а я, признаться,
порадовался; было бы, наверно, хуже, если бы сразу сунулись полицаю в лапы. Однако скоро
пришла и моя очередь удивиться и озадачиться – это когда я спросил про Мороза. Невестка и
говорит: «Мороз все в школе работает». – «Как работает?» – «Детей, – говорит, – учит».
Оказывается, тех самых своих пацанов собрал по селам, немцы дали разрешение открыть
школу, вот он и учит. Правда, уже не в Габрусевой усадьбе – там теперь полицейский
участок, – а в одной хате в Сельце.
Вот так метаморфоза! От кого-кого, а от Мороза такого не ждал. А тут прокурор
высказывается в том смысле, что в свое время, мол, надо было этого Мороза репрессировать
– не наш человек. Я молчу. Думаю, думаю, и никак в голове не укладывается, что Мороз –
немецкий учитель. Сидим возле печки, глядим в огонь и молчим. Наладили, называется,
связи. Один – полицай, другой – немецкий прихвостень, ничего себе кадры подготовили в
районе за два предвоенных года.
И знаешь, думал я, думал и надумал сходить все-таки ночью к Морозу. Неужели,
думаю, он меня продаст? Да я его, если что, гранатой взорву. Винтовки не было, а граната
имелась в-кармане. Селезнев запретил брать с собой оружие, но гранату я все-таки
прихватил на всякий непредвиденный случай.