Page 23 - Обелиск

Теперь надо тебе сказать про тех двух полицаев из Сельца. Одного ты уже знаешь, это
бывший знакомый прокурора – Лавченя Владимир. Оказывается, был он не тем, за кого мы
его поначалу приняли. Правда, в полицию пошел сам или принудили, теперь уже не
дознаться, но зимой в сорок третьем немцы расстреляли его в Новогрудке. Дядька, в общем,
оказался хороший, много добра нам сделал и в этой истории с хлопцами сыграл довольно
пристойную роль. Лавченя был молодец, хоть и полицай. А вот второй оказался последним
гадом. Не помню уже его фамилии, но по селам его звали Каин. И вправду был Каин, много
бед принес людям. До войны жил с отцом на хуторе, был молодой, неженатый – парень как
парень. Вроде никто про него, довоенного, плохого слова сказать не мог, а пришлет немцы –
переродился человек. Вот что значат условия. Наверно, в одних условиях раскрывается одна
часть характера, а в других – другая. Поэтому у каждого времени свои герои. Вот и в этом
Каине до войны сидело себе потихоньку что-то подлое, и если бы не эта передряга, может, и
не вылезло бы наружу. А тут вот поперло. С усердием служил немцам, ничего не скажешь.
Его руками тут много чего наделано. Осенью раненых командиров расстрелял. С лета
скрывались в лесу четверо раненых, из местных кое-кто знал, да помалкивал. А этот
выследил, отыскал в ельнике земляночку и с дружками перебил всех ночью. Усадьбу нашего
связного Криштофоровича спалил. Сам Криштофорович успел скрыться, а остальных –
стариков родителей, жену с детьми – всех расстреляли. Над евреями в местечке издевался,
облавы устраивал. Да мало чего! Летом сорок четвертого куда-то исчез. Может, где получил
пулю, а может, и сейчас где-либо роскошествует на Западе. Такие и в огне не горят и в воде
не тонут.
Так вот этот Каин все-таки что-то заподозрил вокруг Морозовой школы. Каким ни был
Мороз осторожным, но что-то вылезло, как шило из мешка. Должно быть, дошло и до ушей
полиции.
Однажды перед весной (снег уже начал таять) и нагрянула эта полиция в школу. Там
как раз шли занятия – человек двадцать детворы в одной комнатенке за двумя длинными
столами. И вдруг врывается Каин, с ним еще двое и немец – офицер из комендатуры.
Учинили обыск, перетрясли ученические сумки, проверили книжки. Ну, ясное дело, ничего
не нашли – что можно найти у детишек в школе? Никого и не забрали. Только учителю
допрос устроили, часа два по разным вопросам гоняли. Но обошлось.
И тогда ребятишки, что учились у Мороза, и тот переросток Бородич что-то задумали.
В общем-то они были откровенны с учителем, а тут затаились даже от него. Однажды,
правда, этот Бородич будто между прочим, намекнул, что неплохо бы пристукнуть Каина.
Есть, мол, такая возможность. Но Мороз категорически запретил это делать. Сказал, что,
если потребуется, пристукнут без них. Самовольничать в войну не годится. Бородич не стал
возражать, вроде бы согласился. Но такой уж был этот хлопец, что если втемяшится что в
голову, то не скоро расставался он с этой мыслью. А мысли у него всегда были одна
отчаяннее другой.
Дальше мне уже рассказывал сам Миклашевич, так что можно считать, что все тут
чистая правда.
Случилось так, что к весне сорок второго вокруг Мороза в Сельце сложилась
небольшая, но преданная ему группа ребят, которая буквально во всем была заодно с
учителем. Ребята эти теперь все известны, на памятнике их имена в полном составе, кроме
Миклашевича, конечно. Павлу Миклашевичу шел тогда пятнадцатый год. Коля Бородич был
самым старшим, ему подбиралось уж к восемнадцати. Еще были братья Кожаны – Тимка и
Остап, однофамильцы Смурный Николай и Смурный Андрей, всего, таким образом,
шестеро. Самому младшему из них, Смурному Николаю, было лет тринадцать. Всегда во
всех делах они держались вместе. И вот эти ребята, когда увидели, что на их школу и на их
Алеся Ивановича насел этот Каин с немцами, решили тоже не оставаться в долгу. Сказалось
Морозове воспитание. Но ведь ребятня, детишки без оружия, почти с голыми руками.
Дурости и смелости у них хоть отбавляй, а вот сноровки и ума, конечно, было в обрез.
Ну и кончилось это, понятное дело, тем, чем и должно было кончиться.