Page 6 - Олеся

ляжет. Вы, паныч, идите… – Он задумался, соображая по каким-то ему одному известным
приметам, куда меня направить. – …Вы идите до старой корчмы. А я его обойду от Замлына.
Как только собака его выгонит, я буду гукать вам.
И он тотчас же скрылся, точно нырнул в густую чащу мелкого кустарника. Я
прислушался. Ни один звук не выдал его браконьерской походки, ни одна веточка не
треснула под его ногами, обутыми в лыковые постолы.
Я неторопливо дошел до старой корчмы – нежилой, развалившейся хаты, и стал на
опушке хвойного леса, под высокой сосной с прямым голым стволом. Было так тихо, как
только бывает в лесу зимою в безветренный день. Нависшие на ветвях пышные комья снега
давили их книзу, придавая им чудесный, праздничный и холодный вид. По временам
срывалась с вершины тоненькая веточка, и чрезвычайно ясно слышалось, как она, падая, с
легким треском задевала за другие ветви. Снег розовел на солнце и синел в тени. Мной
овладело тихое очарование этого торжественного, холодного безмолвия, и мне казалось, что
я чувствую, как время медленно и бесшумно проходит мимо меня…
Вдруг далеко, в самой чаще, раздался лай Рябчика – характерный лай собаки, идущей
за зверем: тоненький, заливчатый и нервный, почти переходящий в визг. Тотчас же услышал
я и голос Ярмолы, кричавшего с ожесточением вслед собаке: «У – бый! У – бый!», первый
слог – протяжным резким фальцетом, а второй – отрывистой басовой нотой (я только много
времени спустя дознался, что этот охотничий полесский крик происходит от глагола
«убивать»).
Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит влево от меня, и я торопливо
побежал через полянку, чтобы перехватить зверя. Но не успел я сделать и двадцати шагов,
как огромный серый заяц выскочил из-за пня и, как будто не торопясь, заложив назад
длинные уши, высокими, редкими прыжками перебежал через дорогу и скрылся в
молодняке. Следом за ним стремительно вылетел Рябчик. Увидев меня, он слабо махнул
хвостом, торопливо куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца.
Ярмола вдруг так же бесшумно вынырнул из чащи.
– Что же вы, паныч, не стали ему на дороге? – крикнул он и укоризненно зачмокал
языком.
– Да ведь далеко было… больше двухсот шагов.
Видя мое смущение, Ярмола смягчился.
– Ну, ничего… он от нас не уйдет. Идите на Ириновский шлях, – он сейчас туда
выйдет.
Я пошел по направлению Ириновского шляха и уже через минуты две услыхал, что
собака опять гонит где-то недалеко от меня. Охваченный охотничьим волнением, я побежал,
держа ружье наперевес, сквозь густой кустарник, ломая ветви и не обращая внимания на их
жестокие удары. Я бежал так довольно долго и уже стал задыхаться, как вдруг лай собаки
прекратился. Я пошел тише. Мне казалось, что если я буду идти все прямо, то непременно
встречусь с Ярмолой на Ириновском шляху. Но вскоре я убедился, что во время моего бега,
огибая кусты и пни и совсем не думая о дороге, я заблудился. Тогда я начал кричать Ярмоле.
Он не откликался.
Между тем машинально я шел все дальше, лес редел понемногу, почва опускалась и
становилась кочковатой. След, оттиснутый на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался
водой. Несколько раз я уже проваливался по колена. Мне приходилось перепрыгивать с
кочки на кочку; в покрывавшем их густом буром мху ноги тонули, точно в мягком ковре.
Кустарник скоро совсем окончился. Передо мной было большое круглое болото,
занесенное снегом, из-под белой пелены которого торчали редкие кочки. На
противоположном конце болота, между деревьями, выглядывали белые стены какой-то хаты.
«Вероятно, здесь живет ириновский лесник, – подумал я. – Надо зайти и расспросить у него
дорогу».
Но дойти до хаты было не так-то легко. Каждую минуту я увязал в трясине. Сапоги мои
набрали воды и при каждом шаге громко хлюпали; становилось невмочь тянуть их за собою.