Page 62 - Пастух и пастушка
P. 62

перевязанным лицом,  с наплывающими  под глаза синяками, послюнявил
                  цигарку,
                  прижег и засунул  ее  в  рот недвижно глядевшему в пробитый потолок
                  пожилому
                  немцу.
                       - Как теперь работать-то будешь, голова? - невнятно из-за бинтов бубнил
                  старший сержант,  кивая на  руки немца,  замотанные  бинтами  и
                  портянками.-
                  Познобился весь. Кто тебя кормить-то будет и семью твою?  Хюрер?
                  Хюреры, они
                  накормят!..
                       В избу клубами  вкатывался холод, сбегались и  сползались раненые.  Они
                  тряслись, размазывая слезы и сажу по ознобелым лицам.
                       А бойца в маскхалате увели.  Он брел, спотыкаясь, низко опустив голову,
                  и все так  же затяжно  и беззвучно плакал. За ним с винтовкой наперевес шел,
                  насупив седые брови, солдат из тыловой команды, в серых обмотках, в
                  короткой
                  прожженной шинели.
                       Санитар,  помогавший врачу, не  успевал раздевать  раненых, пластать на
                  них  одежду,  подавать бинты и  инструменты.  Корней Аркадьевич
                  включился в
                  дело,  и  легко  раненный немец, должно быть, из  медиков,  тоже  услужливо,
                  сноровисто начал обихаживать раненых.
                       Рябоватый,  кривой  на  один   глаз  врач   молча  протягивал  руку  за
                  инструментом,  нетерпеливо сжимал  и разжимал  пальцы,  если ему не

                  успевали
                  подать нужное, и одинаково угрюмо бросал раненому:
                       - Не ори! Не дергайся! Ладом сиди! Кому я сказал, ладом!
                       И  раненые,  хоть наши,  хоть исчужа, понимали  его, послушно, словно в
                  парикмахерской, замирали, сносили боль, закусывая губы.
                       Время от  времени  врач прекращал работу, вытирал руки о бязевую
                  онучу,
                  висевшую у припечка на черепке  ухвата, делал козью ножку из легкого
                  табака.
                  Он  выкуривал  ее  над  деревянным стиральным  корытом,  полным
                  потемневших
                  бинтов,  рваных  обуток,  клочков одежды, осколков, пуль, желтых косточек.
                  В
                  корыте смешалась и загустела брусничным киселем кровь раненых людей,
                  своих и
                  чужих. Вся она была красная, вся текла из ран, из человеческих тел с  болью.
                  "Идем в крови и пламени, в пороховом дыму".
                       Топилась  щелястая,  давно  не мазанная  печь.  Горели  в  ней  обломки
                  частокола, ящики из-под снарядов. Дымно было в избе и людно.
                       Врач, из  тех вечных  "фершалов", что несут  службу в лесных деревушках
   57   58   59   60   61   62   63   64   65   66   67