Page 59 - Пастух и пастушка

им? Почему он не застрелился раньше? Человек свободен в выборе смерти.
Может
быть, только в этом и свободен. Если этот руководящий немец не мог
достойно
жить, мог бы ради солдат, соотечественников своих, ради детей их, наконец,
умереть раньше, умереть лучше. Он же знал, старый вояка, что
группировка
обречена, что надеяться на чудо и на Бога - дело темное, что у побежденных
завоевателей не бывает даже могил и все, что ненавистно людям, будет
стерто
с земли. Чему он служил? Ради чего умер? И кто он такой, чтобы решать за
людей - жить им или умирать?
Переводчица охотно, даже с умилением, перевела приказ командующего
о
погребении генерала, не расслышав все остальное, и старикашка немец,
поднявшись в кузове, подобострастно начал кланяться командующему,
прижав к
животу свои лапки, и твердить привычную фразу, намертво засевшую в
холуйской
голове:
- Данке! Данке, шен, герр генерал...
Командующий что-то буркнул, резко отвернулся, натянул папаху на уши
и
по-крестьянски, бережно подоткнув полы шипели под колени, устроился в
санях.

Что-то взъерошенное и в то же время бесконечно скорбное было в узкой
и
совсем не воинственной спине командующего, и даже в том, как вытирал
он
однопалой солдатской рукавицей простуженный нос, виделась
человеческая
незащищенность. Так и не обернувшись больше, он поехал по полю. Сани
качало
и подбрасывало на бугорках, обнажало трупы и остатки трупов.
Кони вынесли пепельно-серую фигуру командующего на танковый след
и
побежали бойчее к селу, где уже рычали, налаживая дорогу, тракторы и
танки.
И когда за сугробами скрылись лошади и тоскливая фигура командующего,
все
долго и подавленно молчали.
- С ординарцем-то что делать - не спросили? - прервала молчание
переводчица и снова многозначительно округлила красивые, подведенные
глаза.
- А-а, пусть остается при своем хозяине,- раздраженно уронил майор