Page 13 - Пелагея

жизнь-то распорядится, — да разве бы она не поняла?
Не намекнул.

Она думала: при прощанье шепнет. И при прощанье не шепнул. «Благодарю за
уваженье. Благодарю». И все.

Иди, ломай себе голову.
Непонятным, подозрительным теперь казалось Пелагее и то, что позвали их к Петру
Ивановичу второпях, когда все гости уже были в сборе. Неужто это не от самого Петра
Ивановича шло, а от кого-нибудь другого?

От Васьки-губана? (Так по-уличному, сама с собою, называла она председателя
сельсовета.)

Может, может так быть, решила Пелагея. Парень у губана жених. Постоянно возле их
дома мотается. Да нет, Васенька, больно жирно. По зубам кусок выбирай. Топором-то
нынче жизнь не завоюешь, а что еще твой сынок умеет? Смех! В город ездил, два года
учился, а приехал все с тем же топором. На плотника выучился.
Павлу вечерняя свежесть не помогла. Он, как куль, висел у нее на руке.

Она сняла с него шляпу, сняла галстук.
— Потерпи маленько. Скоро уж. У меня у самой ноги огнем горят.

Да, чистое наказанье эти туфли на высоком каблуке.
Кто их только и выдумал! В третьем годе они справили всю эту справу — и шляпу, и
галстук, и туфли с высокими каблуками. Думали: с культурными да образованными
людьми компанию водят, надо и самим тянуться. А и зря: за три года первый раз в гости
вышли.

У Аграфениной избы остановились — Павел совсем огрузнел, и тут, как назло, — Анисья.
Выперла на них прямо из-за угла, да не одна — с беспутными Манями.

Павел только увидел дорогую сестрицу, закачался, как подрубленное дерево. А она,
Пелагея, тоже поначалу ни туда ни сюда, будто ум отшибло.

И еще одну глупость сделала — клюнула на удочку Мани-большой.
Та — шаромыжина известная:

— Что, Прокопьевна, вольным воздухом подышать вышли?
— Вышли, вышли, Марья Архиповна! Сам лежал, лежал на кровати: «Выведи-ко, жена,
на чистый роздух…»
А как же иначе? Не у себя дома-на улице: хошь не хошь, а отвечай, коли спрашивают.
Об одном не подумала она в ту минуту — что бревно стоячее тоже иной раз говорит. А
Матреха — мало того что бревно, еще и глуха — просто бухнула, а не заговорила:
— Почто врешь? Вы у Петра Ивановича были…

Вот тут и пошло, завертелось. Анисья — шары налила — давай высказываться на всю
улицу: «Вы признавать меня не хочете… вы сестры родной постыдились… ты дом
родительский разорила…» — это уж прямо по ее, Пелагеиной, части. Каждый раз, когда
напьется, про дом вспоминает.

Ну, понятное дело, Пелагея в долгу не осталась. А как же? Тебя по загривку, а ты в
ножки кланяться? Нет, получай сполна. И еще с довесом…

А тут Павлу сделалось худо, его начало рвать. А из окошка выглянула Аграфена Длинные
Зубы: дождалась праздничка, есть теперь о что клыки поточить; Толя-воробышек
прилетел… В общем, не надо в кино ходить. На всю улицу срамоту развели.