Page 21 - Пелагея

дверей (какая польза от такого?).
Но самый-то большой непорядок — хлебы.

Одна, другая, третья… Двенадцать подряд буханок «мореных» и квелых, неизвестно где
и печеных — не то в печи, не то на солнышке.

Но эти буханки еще куда ни шло: человек печет — не машина, и как совсем брака
избежать? Да ведь и остальной хлеб у нее сиротой смотрит.

Пелагея заглянула в миску, из которой она обычно смазывала верхнюю корочку только
что вынутой из печи буханки. Смазывала постным маслом на сахаре — уж на это не
скупилась. Тогда буханку любо в руки взять. Смеется да ластится. Сама в рот просится.
А эта чем смазывала? Пелагея метнула суровый взгляд в сторону Альки.
Простой водой?!

— Да разве ты первый раз на пекарне? — стала она отчитывать дочь. — Не видала, как
матерь делает?

— Ладно, — отмахнулась Алька, — исть захотят — слопают.
— Да ведь сегодня слопают, завтра слопают, а послезавтра и пекариху взашей!

— Испужали… Нашла чем стращать…
Вот и поговори с ней, с кобылой. На все у ней ответ, на все отговорка.

Нет, хоть и сказано у людей: какова березка, такова и отростка, — а не ейный отросток
эта девка. Она, Пелагея, разве посмела бы так ответить своей матери? Да покойница
прибила бы ее. А людям, тем и вовсе на глаза не показывайся. Ославят так, что и замуж
никто не возьмет.
Раньше ведь первым делом не на рожу смотрели, а какова у тебя спина да каковы руки.

А у Альки единственная работа, которую она в охотку делает, это вертеться перед
зеркалом да красу на себя наводить. Тут ее никакая усталь не берет.

Война у Пелагеи с дочерью из-за работы идет давно, считай, с того времени, как Алька к
нарядам потянулась, и сейчас, в эту минуту, Пелагея так распалилась, что, кажется, не
будь рядом чужого человека, лопату бы обломала об нее.
Все же она сорвала свою злость.

Алька нехотя, выламываясь — нарочно так делала, чтобы позлить мать, стала натягивать
на себя платье-халат.

И вот тут-то и подал свой голос до сих пор помалкивавший офицер.
— Мамаша не бывала в городе? — спросил он учтиво. — А там, между прочим, половина
населения сейчас лежит у реки в таком же наряде, как Аля. И представьте, никто за это
не наказывает.
— Дак ведь то в городе, Владислав Сергеевич, а то у нас… к нам городское житье
неприменимо…
Офицер легонько пожал плечами (не мое, мол, дело указывать, не я здесь хозяин), но
тоже привел себя в приличный вид — надел брюки.

Алька дулась. Забралась с коленями на табуретку, лицо в раскрытое окно, а матери —
зад. Любуйся!

Пелагея быстро замыла забусевшую стену у мучного ларя, прошлась новым мокрым
веником по пекарне — сразу пол заблестел, — прибрала на рабочем столе и вдруг
подумала, а не зря ли она напустилась на девку. Девка худо-хорошо целыми днями
работает. В жаре. В духоте.