Page 26 - Пелагея

это ведь лежит Павел, ее муж, человек, с которым — худо-хорошо — она прожила целую
жизнь…

И тогда она заплакала, заревела во все горло. И ей теперь было все равно, что скажут о
ней люди, какую грязь кинут в Альку…

Вот и дождалась она долгожданного отдыха…
Утром вставала поздно, не спеша. Не спеша топила печь, пила чай, затем отправлялась в
лес.

Грибы да ягоды были ее страстью смалу. И ежели кому и завидовала Пелагея все эти
годы, работая на пекарне, так это грибницам да ягодницам. А теперь ей незачем было
завидовать. Теперь она сама могла по целым дням ходить по лесу.
И она ходила. Ходила по знакомым с детства холмикам и веретийкам, по мызам, по
старым расчисткам, отдыхала у ручейка, у речки, всматривалась в их густую осеннюю
синеву, слушала крики журавлей, собачий лай…

Но много ли ей одной надо? Три раза сходила за солехами да два раза за обабками,
натолкла ушатик ягод, а зачем еще?

Несколько дней у нее ушло на уборку картошки. Картошка уродилась ядреная, крупная
— с двух грядок она набила погреб, а за баней оставалась еще грядка, и ей бы радоваться
надо да бога благодарить, а она опять спрашивала себя: зачем? К чему ей столько
картошки?
Она изнывала, изнемогала, ожидаючи писем от Альки.

А та не писала. Уехала — и ни единой весточки. Как в воду канула. И она кляла, ругала
дочь самыми последними словами: «Сука! Зверь бездушный! Мало тебе смерти отца, дак
ты и матерь хочешь в могилу свести». А потом ожесточение проходило, и она еще пуще
жалела дочь.
Где она теперь? Что делает? В чужом городе… Без паспорта…

Однажды Пелагея, решив засолить для Альки ведерко рыжиков — ведь должна же она
когда-нибудь объявиться, — уплелась далеко, верст за пять от дому, и неожиданно для
себя вышла на Сургу, к коровьему стаду.

День был сухой, светлый, солнце грело по-летнему, и вообще весь сентябрь был на
редкость красивый, словно сам бог решил вознаградить ее за все те годы, что она
провела на пекарне.
Сургу она знала вдоль и поперек — семь лет тут возилась с коровами до того, как стала
на пекарню. И у нее и в мыслях не было, чтобы спускаться с лесистого ягодного угора
вниз к дояркам. Зачем? Чего она там не видала?

Но тут вдруг затарахтел мотор, коровы, как по команде, потянулись к длинному
двускатному навесу из белого шифера, под которым их доили, и она заколебалась: что
такое эта электродоилка? Уже два года как установлена в колхозе, а она и не видала.

Скотницы встретили ее шутками:
— Дак вот почему мы без ягод да грибов! Вор повадился в наши леса.

— Нет, не потому, — возразил им пастух Олекса Лапин, который, сидя у огонька,
попивал чаек, — а потому, что много спите.

— А и верно, что много, — согласились скотницы.
Скотницы смеялись, скалили зубы. И не удивительно: машина доила коров, а они только
подмывали вымя да приставляли к соскам резиновые наконечники с длинными
шлангами, по которым молоко перекачивалось в морозные алюминиевые бидоны. Вот и
вся работа ихняя.

А как они, бывало, работали! Руки выворачивали на этой дойке. А холод-то? А дождь? А