Page 36 - Пелагея

орбиты сошла?
— Да чего твоей душе надо? Человек с высоким образованием, у всех на виду, здоровьем,
слава богу, не обижен — чего еще пытать судьбу?
— Не понимаешь ты, Пелагея… Не понимаешь…

Да, Пелагея и в самом деле не понимала, из-за чего мучается человек. И добро бы он
один, Сережа, а то ведь нынешняя молодежь только и знает, что на настроение
жалуется. А почему? Отчего? Нет, ей, Пелагее, в их годы было не до настроений. Дай бог
кусок хлеба добыть. Да с ними тогда и не церемонились. Утром в лес не вышел, а к
вечеру тебя уж в суд повели.

— Не в отца ты, Сережа, не в отца, — сказала Пелагея. — Нету у тебя отцовской хватки…
— И слава богу! — петухом вскинул голову Сережа.

А чего же петушиться? Отец-то себя и с малой грамотой вон как в жизни поставил. А
ежели ему бы да такое образование, как у сына!

— Жениться тебе надо, Сережа, — посоветовала Пелагея. — Да жену бери покрепче
себя. Без настроений…

— Не буду я, Пелагея, жениться. Вовек! — наотрез заявил Сережа.
— Ну уж это не дело, Сергей Петрович, не дело… Надо жениться. Тогда и с бутылкой
скорее расстанешься…

— Не буду! — опять с пылом вскричал Сережа. — У меня сердце разбито… Вдребезги!

— Да кто его разбил?
— Кто? Эх! — Сережа пьяно замотал головой, потом вдруг вскочил на ноги, забегал по
избе, и только по тому, как он со вздохом посмотрел на переднюю стену, где рядом с
зеркалом висела увеличенная Алькина карточка, Пелагея поняла, кого он имеет в виду.
Она, конечно, не очень верила Сережиным вздохам, мало ли куда занесет человека во
хмелю. Но дочери написала: так и так, мол, Алюшка, дорога тебе домой не заказана.
Заходил Сергей Петрович, хорошо говорил о тебе…

А Алюшка на это ответила: «Плевать я хотела на твоего Сергея Петровича!» Да еще
добавила: «Хватит с меня и того, что ты всю жизнь на Петра Ивановича молишься…»
После этого Пелагея долго не могла успокоиться. Да что же это такое? — говорила она
себе. Как жить дальше?
Ведь что бы она ни сделала, все невпопад, все мимо…

Но не Алькино письмо сокрушило Пелагею. Сокрушила Пелагею пекарня.
Ее давно тянуло на пекарню. Считай, еще с осени, с той самой поры, как заболела.

Думала: стоит только увидеть ей свою пекарню да подышать хлебным духом — и сразу
хворь пройдет, сразу прорежется дыханье, И вообще она в жизни ни о чем и ни о ком так
не тосковала, как о пекарне. Даже об Альке, родной дочери.
Первый раз за реку Пелагея отправилась было еще в феврале, когда впервые после
долгой метели заледенелые окошки вызолотило красное солнышко. Но дальше спуска
возле сельсовета не ушла. Из-за стужи. Из-за снежных заносов. Страхи страшные, что
намело. У сельсовета, под угором, на чистом месте лошади по брюхо ныряют — так что
же говорить о ней, хворой бабе?
И вот дождалась она первой затайки.

Утром встала ни свет ни заря. Чистая, благостная — вечером накануне специально
сходила в баню, будто к богомолью готовилась. Из дому вышла с батожком — тоже как
богомолка. И люди попадались ей навстречу какие-то благостные, просветленные.