Page 107 - Петр Первый

– Сам государь спрашивает, дура.
– Что ж, бил он тебя, истязал? (Петр нагнулся к ней.) Как звать-то ее? Дарья… Ну, Дарья,
говори, как было…
Молчала. Хлопотливый сторож присел и сказал ей в ухо:

– Повинись, может, помилуют… Меня ведь подводишь, бабочка…
Тогда голова разинула черный рот и хрипло, глухо, ненавистно:

– Убила… и еще бы раз убила его, зверя…
Закрыла глаза. Все молчали. С шипеньем падала смола с факелов. Сидней быстро
заговорил о чем-то, но переводчика не оказалось. Сторож опять ткнул ее валенком, –
мотнулась, как мертвая. Петр резко кашлянул, пошел к саням… Негромко сказал
Алексашке:
– Вели застрелить…
Молчаливый и прозябший, он вернулся в ярко освещенный дом Лефорта. Играла музыка
на хорах танцзала. Пестрые платья, лица, свечи – удваивались в зеркалах. Сквозь теплую
дымку Петр сейчас же увидел русоволосую Анну Монс… Девушка сидела у стены, –
задумчивое лицо, опущены голые плечи.
В эту минуту музыка, – медленный танец, – протянула с хор медные трубы и пела ему об
Анхен, об ее розовом пышном платье, о невинных руках, лежавших на коленях… Почему,
почему неистовой печалью разрывалось его сердце? Будто сам он по шею закопан в
землю и сквозь вьюгу зовет из невозможной дали любовь свою…

Глаза Анны дрогнули, увидели его в дверях раньше всех. Поднялась и полетела по
вощеному полу… И музыка уже весело пела о доброй Германии, где перед чистыми,
чистыми окошечками цветет розовый миндаль, добрые папаша и мамаша с добренькими
улыбками глядят на Ганса и Гретель, стоящих под сим миндалем, что означает – любовь
навек, а когда их солнце склонится за ночную синеву, – с покойным вздохом оба отойдут
в могилу… Ах, невозможная даль!..
Петр обхватил теплую под розовым шелком Анхен и танцевал молча и так долго, что
музыканты понесли не в лад…

Он сказал:

– Анна?
Она доверчиво, ясно и чисто взглянула в глаза.

– Вы огорчены сегодня, Петер?
– Аннушка, ты меня любишь?

На это Анна только быстро опустила голову, на шее ее была повязана бархатка… Все
танцующие и сидящие дамы поняли и то, что царь спросил, и то, что Анна Монс
ответила. Обойдя круг по залу, Петр сказал:

– Мне с тобой счастье…
Патриарха ввели под руки. Благословляя старую царицу с братом и бояр, сурово совал в
губы костяшками схимничьей руки. Царя Петра все еще не было. Иоаким сел на
жесткий стул с высокой спинкой и низко склонился, – клобук закрыл ему лицо. Лучи
солнца били из глубоких оконниц под пестрыми сводами Грановитой палаты. Все
молчали, сложив руки, потупив глаза. Покой лишь возмущался крылатой тенью от
голубя, садившегося снару-жи на оснеженную оконницу. Жар шел от синей муравленой
печи, пахло ладаном и воском. Было первым и важнейшим делом – так сидеть в
благолепном молчании, хранить чин и обычай. Об эту незыблемость пусть разбиваются
людские волны – суета сует. Довольно искушений и новшеств. Оплот России здесь, –
пусть победнее будем, да истинны… А в остальном бог поможет…