Page 157 - Петр Первый

справиться с одной крепостцой, и Петр и генералы отлично это поняли в боях под
Азовом. От прежнего кожуховского задора не осталось и следа. И мысли теперь не было
о завоеваниях, а лишь уцелеть на первых порах, буде турки пожелают воевать Россию с
моря и суши.

Нужно было искать союзников, со всей поспешностью улучшать и вооружать армию и
флот, перестраивать насквозь проржавевшую государственную машину на новый,
европейский, лад и добывать денег, денег, денег…

Все это могла дать только Европа. Туда требовалось послать людей, и так послать, чтоб
там дали. Задача мудреная, неотложная, спешная. Петр (и ближайшие) разрешил ее с
азиатской хитростью: послать со всей пышностью великое посольство и при нем поехать
самому – переодетым, как на машкараде, – под видом урядника Преображенского полка
Петра Михайлова. Получалось так: «Вы-де нас считали закоснелыми варварами, и мы
хоть и цари и прочее и победители турок под Азовом, но люди мы не гордые, простые,
легкие, и косности у нас может быть меньше вашего, – спать можем на полу, едим с
мужиками из одной чашки, и одна забота у нас – развеять нашу темноту и глупость,
поучиться у вас, наши милостивцы…»
Расчет был, конечно, верный: привези в Европу девку с рыбьим хвостом, там бы так не
удивились… Помнили, что еще брат Петра почитался вроде бога… А этот – саженного
роста, изуродованный судорогою красавец плюет на царское величие ради любопытства
к торговле и наукам… Сие невероятно и удивительно.

Великими полномочными послами выбрали Лефорта, сибирского наместника Федора
Алексеевича Головина, мужа острого ума и знавшего языки, и думного дьяка Прокофия
Возницына. При них двадцать московских дворян и тридцать пять волонтеров, среди них
– Алексашка Меньшиков и Петр.

Отъезд задержался из-за неожиданной неприятности: раскрылся заговор среди донских
казаков, во главе обнаружился полковник Цыклер, тот, кто в бытность Петра в Троице
первым привел к нему стрелецкий полк. Петр никогда не мог забыть, что Цыклер был
одним из вернейших слуг Софьи, и упрямо не доверял его льстивости. После взятия
Азова он послал Цыклера строить крепость Таганрог, – для честолюбца это было равно
ссылке. В Таганроге он нашел возбужденное принудительными работами казачество, –
степная воля их гибла под жесткой рукой царя, – и там, сразу заворовавшись, Цыклер
стал говорить казакам:

«В государстве ныне многое нестроение для того, что государь уезжает за море и
посылает великим послом врага нашего, проклятого чужеземца Лефорта, и в ту посылку
тащит казну многую… Царь упрям, никого не хочет слушать, живет в потехах
непотребных и творит над всеми печальное и плачевное, и только зря казну тащит…
Ходит один по ночам к немке, и легко можно подстеречь, изрезать его ножами. А убьете
его, – вам, казакам, никто мешать не станет, сделайте, как делал Стенька Разин… А
сделаете так, потом царем хоть меня выбирайте: я – за старую веру и простых,
непородных люблю».

Казаки на это кричали: «Дай срок, отъедет государь в немцы, – учиним, как Стенька
Разин…» Стрелецкий пятидесятник Елизарьев, не жалея коней, прискакал в Москву и
донес о сем воровстве. На розыске открылось, что в связи с Цыклером были московские
дворяне Соковнин и Пушкин и сносились с Новодевичьим монастырем. Петр сам пытал
Цыклера, и тот в отчаянии от боли и смертной тоски много нового рассказал про бывшие
смертельные замыслы Софьи и Ивана Михайловича Милославского (умершего года три
тому назад). Снова поднималась страшная с детских лет тень Милославского, оживала
недобитая ненавистная старина…

В Донском монастыре разломали родовой склеп Милославских, взяли гроб с останками
Ивана Михайловича, поставили на простые сани, и двенадцать горбатых длиннорылых
свиней, визжа под кнутами, поволокли гроб по навозным лужам через всю Москву в
Преображенское. Толпами вслед шел народ, не зная – смеяться или кричать от страха.
На площади солдатской слободы в Преображенском увидели четырехугольник войск с
мушкетами перед собой. Гудели барабаны. Посреди – помост с плахой, подле – генералы
и Петр, верхом, в треухе, в черной епанче. Рука у него дергала удила – привычный конь
стоял смирно, – нога, выскакивая из стремени, лягалась, белое лицо кривилось на