Page 158 - Петр Первый

сторону, запрокидывалось, будто от смеха. Но он не смеялся. Гроб раскрыли. В нем в
полуистлевшей парче синел череп и распавшиеся кисти рук. Петр, подъехав, плюнул на
останки Ивана Михайловича. Гроб подтащили под дощатый помост. Подвели
изломанных пытками Цыклера, Соковнина, Пушкина и троих стрелецких урядников.
Князь-папа, пьяный до изумления, прочел приговор…

Первого Цыклера втащили за волосы по крутой лесенке на помост. Сорвали одежду,
голого опрокинули на плаху. Палач с резким выдохом топором отрубил ему правую руку
и левую, – слышно было, как они упали на доски. Цыклер забил ногами, – навалились,
вытянули их, отсекли обе ноги по пах. Он закричал. Палачи подняли над помостом
обрубок его тела с всклокоченной бородой, бросили на плаху, отрубили голову. Кровь
через щели моста лилась в гроб Милославского…
Государство было оставлено боярам во главе со Львом Кирилловичем, Стрешневым,
Апраксиным, Троекуровым, Борисом Голицыным и дьяком Виниусом. Москва – со всеми
воровскими и разбойными делами – Ромодановскому. В середине марта великое
посольство с Петром Михайловым выехало в Курляндию.

Первого апреля Петр отписал симпатическими чернилами:
«Мин хер Виниус… Вчерашнего дня приехали в Ригу, слава богу, в добром здоровии, и
приняты господа послы с великою честью. При котором въезде была ис 24 пушек
стрельба, когда в замок вошли и вышли. Двину обрели еще льдом покрыту и для того
принуждены здесь некоторое время побыть… Пожалуй, поклонись всем знаемым… И
впредь буду писать тайными чернилами, – подержи на огне – прочтешь… А для виду буду
писать черными чернилами, где пристойно будет, такие слова: „Пожалуй, поклонись
господину моему генералу и побей челом, чтоб пожаловал, не покинул маво домишку“…
Остальное все – тайными чернилами, а то здешние людишки зело любопытные…»

На это Виниус отвечал:
«…Понеже от господина великого посла с товарищи первая явилась почта, ввалился я в
такую компанию в те часы, и за здравие послов и храбрых кавалеров, а паче же за
государское так подколотили, что Бахус со внуком своим Ивашкою Хмельницким над-
селся со смеху. Генералы и полковники и все начальные люди, урядники и все солдаты
вашей милости отдают поклон. В первой роте барабанщик Лука умер. Арап, Ганибалка,
слава богу, живет теперь смирно, с цепи сняли, учится по-русски… А в домах ваших все
здорово».

Через неделю в Москву прибыло второе письмо:
«Хер Виниус… Сегодня поехал отсель в Митау… А жили мы за рекой, которая вскрылась
в самый день пасхи… Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением.
Торговые люди здесь ходят в мантелях, и кажется, что зело правдиво, а с ямщиками
нашими, как стали сани продавать, за копейку матерно лаются и клянутся… За лошадь с
санями дают десять копеек. А чего ни спросишь, – ломят втрое…
Пожалуй, поклонись господину моему генералу и побей челом, чтоб пожаловал, не
покинул маво домишку… (Далее все симпатическими чернилами.) А как ехали из Риги
через город в замок, – солдаты стояли на стенах, которых было не меньше двух тысяч…
Город укреплен гораздо, только не доделан… Здесь зело боятся, и в город и в иные места
и с караулом не пускают, и мало приятны… А в стране зело голодно, – неурожай».
И еще через три недели:

«Сегодня поедем отсель в Кенигсберг морем… Здесь, в Либаве, видел диковинку, что у
нас называли ложью… У некоторого человека в аптеке – саламандра в склянице в
спирту, которую я вынимал и на руке держал. Слово в слово такоф, как пишут:
саламандра – зверь – живет в огне… Ямщиков всех отпустили отседова. А которые
ямщики сбежали, – вели сыскать и кнутом путно выбить, водя по торгу, и деньги на них
доправить, чтоб другие впредь не воровали».
Приятным ветром наполняло четыре больших прямых паруса на грот– и фок-мачтах и
два прямых носовых – на конце длинного бушприта… Чуть навалившись на левый борт,
корабль «Святой Георгий» скользил по весеннему солнечному серому морю. Кое-где,