Page 181 - Петр Первый

В домике у вдовы Монс бегали со свечками, хлопали дверьми, и вдова и сенные девки
сбились с ног, – беда: Анхен разгневалась, что плохо были накрахмалены нижние юбки,
пришлось крахмалить и утюжить заново. Анна сидела наверху, в напудренном парике, но
не одетая, в пудромантеле, зашивала чулок. Такой застал ее Петр, пробежав наверх
мимо перепуганных вдовы и девок.

Анхен поднялась, закинула голову, слабо ахнула. Петр жадно схватил ее, полураздетую,
любимую. В низенькой комнатке звонко стучало ее сердце.

Закованных стрельцов отовсюду отвозили в Преображенскую слободу, сажали под
караул по избам и подвалам.

В конце сентября начался розыск. Допрашивали Петр, Ромодановский, Тихон Стрешнев
и Лев Кириллович. Костры горели всю ночь в слободе перед избами, где происходили
пытки. В четырнадцати застенках стрельцов поднимали на дыбу, били кнутом, сняв –
волочили на двор и держали над горящей соломой. Давали пить водку, чтобы человек
ожил, и опять вздергивали на вывороченных руках, выпытывая имена главных
заводчиков. Недели через две удалось напасть на след… Овсей Ржов, не вытерпев боли и
жалости к себе, когда докрасна раскаленными клещами стали ломать ему ребра, сказал
про письмо Софьи, по ее-де приказу они и шли в Новодевичье – сажать ее на царство.
Константин, брат Овсея, с третьей крови сказал, что письмо они, стрельцы, затоптали в
навоз под средней башней Нового Иерусалима. Вскрылось участие царевны Марфы,
карлицы Авдотьи и Верки – ближней к Софье женщины…

Но тех, кто говорил с пыток, было немного. Стрельцы признавали вину лишь в
вооруженном бунте, но не в замыслах… В этом смертном упорстве Петр чувствовал всю
силу злобы против него…
Ночи он проводил в застенках. Днем – в делах с иноземными инженерами и мастерами,
на смотрах войск. К вечеру ехал к Ле-форту, к какому-либо послу или генералу обедать.
Часу в десятом, среди смеха, музыки, дурачества князь-папы – вставал, – прямой, со
втиснутой в плечи головой, – шагал из пиршественной залы на темный двор и в
таратайке по гололедице, укрывая лицо вязаным шарфом от ледяного ветра, ехал в
Преображенское, – издали видное по тусклому зареву костров…

.. . . . . . . . . . . . .
Один из секретарей цезарского посольства записывал в дневнике то, что видел в эти дни,
и то, что ему рассказывали…

«…Чиновники датского посланника, – писал он, – пошли из любопытства в
Преображенское. Они обходили разные темничные помещения, направляясь туда, где
жесточайшие крики указывали место наиболее грустной трагедии… Уже они успели
осмотреть, содрогаясь от ужаса, три избы, где на полу и даже в сенях виднелись лужи
крови, – когда крики, раздирательнее прежних, и необыкновенно болезненные стоны
возбудили в них желание взглянуть на ужасы, совершающиеся в четвертой избе…
Но лишь вошли туда – как в страхе поспешили вон, ибо наткнулись на царя и бояр. Царь,
стоявший перед голым, подвешенным к потолку человеком, обернулся к вошедшим,
видимо крайне недовольный, что иностранцы застали его при таком занятии. Нарышкин,
выскочив за ними, спросил: «Вы кто такие? Зачем пришли?..» И, так как они молчали,
объявил, чтобы немедленно отправились в дом князя Ромодановского… Но чиновники,
чувствуя себя неприкосновенными, пренебрегли этим довольно наглым приказанием.
Однако в погоню за ними пустился офицер, намереваясь обскакать и остановить их
лошадь. Но сила была на стороне чиновников, – их было много, и они были бодрее
духом… Заметив все же, что офицер намеревается применить решительные меры, они
убежали в безопасное место… Впоследствии я узнал фамилию этого офицера, –
Алексашка, – царский любимец и очень опасен…»
.. . . . . . . . . . . . .

«…Определен новый денежный налог: на каждого служащего в приказах наложена
подать соразмерно должности, которую он исправляет…

Вечером даны были во дворце Лефорта, с царскою пышностью, разные увеселения.