Page 176 - Петр Первый

– Изломались на крепостных работах…
– Пустите нас в Москву… Дня три поживем дома, потом покоримся…

Когда откричались, Гордон приставил ладони ко рту:
– Очень карашо… Но только дураки переправляются ночью через реку. Дураки!.. Истра
глубокая река, потопите обозы… Лучше подождите на том берегу, а мы – на этом, а
завтра поговорим…

Он влез на рослого коня и ускакал в ночной сумрак. Стрельцы помялись, пошумели и
стали разводить костры, варить кашу…

Когда из безоблачной зари поднялось солнце, увидели за Истрой на холме ровные ряды
Преображенского полка и выше их – двенадцать медных пушек на зеленых лафетах.
Дымили фитили. На левом крыле стояли пять сотен драгун со значками. На правом,
загораживая Московскую дорогу, за рогатками и дефилеями, – остальные войска…
Стрельцы подняли крик, торопливо впрягали лошадей, ставили телеги
четырехугольником – по-казачьи… С холма шагом спустился Гордон с шестью
драгунами, подъехал к реке, вороной конь его понюхал воду и скачками через брод
вынес на эту сторону. Стрельцы окружили генерала…

– Слюшайте… (Он поднял руку в железной перчатке…) Вы добрые и разумные люди…
Зачем нам биться? Выдайте нам заводчиков, всех воров, кто бегал в Москву.

Овсей рванулся к его коню, – борода клочьями, красные глаза:
– У нас нет воров… Это вы русских людей ворами крестите, сволочи! У нас у всех крест
на шее… Франчишке Лефорту, что ли, этот крест не ндравится?
Надвинулись, загудели. Гордон полуприкрыл глаза, сидел на коне не шевелясь:

– В Москву вас не пустим… Послюшайте старого воина, бросьте бунтовать, будет плохо…
Стрельцы разгорались, кричали уже по-матерному. Рослый, темноволосый,
соколиноглазый Тума, взлезши на пушку, размахивал бумагой.
– Все наши обиды записаны… Пустите нас за реку, – хоть троих, мы прочтем челобитную
в большом полку…

– Пусть сейчас читает… Гордон, слушай…
Запинаясь, рубя воздух стиснутым кулаком, Тума читал:

– «…будучи под Азовом, еретик Франчишко Лефорт, чтоб русскому благочестию
препятствие великое учинить, подвел он, Франчишко, лучших московских стрельцов под
стену безвременно и, ставя в самых нужных к крови местах, побил множество… Да его
же умышлением делан подкоп, и тем подкопом побил он стрельцов с триста, и более!..»

Гордон тронул шпорами коня, хотел схватить грамоту. Тума отшатнулся. Стрельцы
бешено закричали.

Тума читал:
– «Его ж, Франчишки, умышлением всему народу чинится наглость, и брадобритие, и
курение табаку во всесовершенное ниспровержение древнего благочестия…»

Не надеясь более перекричать стрельцов, Гордон поднял коня на дыбы и сквозь
раздавшуюся толпу поскакал к реке. Видели, как он соскочил у палатки
генералиссимуса. Вскоре там загорелись под косым солнцем поповские ризы. Тогда и
стрельцы велели служить молебен перед боем. Попоной накрыли лафет у пушки,
поставили конское ведро с водой – кропить. Сняли шапки. Босые, оборванные попы
истово начали службу… «Даруй, господи, одоление на агарян и филистимлян, иноверных
языцев…»

На той стороне, у палатки Шеина, уже подходили к кресту, а стрельцы, все еще стояли