Page 362 - Петр Первый

Глава третья
Поход на Кексгольм был прерван в самом начале. Выступившие заранее пехотные полки
и воинские обозы не дошли и полпути до Шлиссельбурга, конница едва только
переправилась через речку Охту, тяжелые гребные лодки с преображенцами и
семеновцами не отплыли и пяти верст вверх по Неве, – на берегу, из поломанного
ельника, выскочил всадник и отчаянно замахал шляпой. Петр Алексеевич крейсировал
на боте позади гребной флотилии, услышав, как кричит этот человек: «Э-эй, лодошники,
где государь? К нему грамота!» – он перекинул парус и подплыл к берегу. Всадник
спрыгнул с коня, подскочил к самой воде, ударил двумя пальцами по тулье войлочной
офицерской шляпы, выкинув вперед румяное лицо с готовно-испуганными глазами,
проговорил осипшим голосом:
– От ближнего стольника Петра Матвеевича Апраксина, господин бомбардир.

Он выхватил из-за красного грязного обшлага письмо, прошитое нитью, запечатанное
воском, подал, отступил. Это был прапорщик Пашка Ягужинский.

Петр Алексеевич зубами перекусил нитку, пробежал письмецо, прочел еще раз
внимательно, нахмурился. Прищурясь, стал глядеть туда, где по солнечной зыби плыли
тяжело груженные лодки, враз взмахивая веслами.

– Отдай лошадь матрозу, садись в лодку, – сказал он Ягужинскому и вдруг закричал на
него: – Зайди в воду, видишь, мы – на мели, отпихни лодку, потом прыгай.

Он молчал весь путь до Питербурхской стороны, куда пришлось плыть, лавируя против
ветра. Он ловко подвел бот к мосткам, два матроса торопливо опустили большой парус,
кинулись, стуча башмаками, на нос лодки, где на заевшем кливерштоке хлопало
полотнище. Петр Алексеевич молча посверкивал зрачками, покуда они в порядке, по
регламенту, не свернули паруса и не убрали все снасти. Только тогда он зашагал к
своему домику. Тотчас туда собрались встревоженные Меньшиков, Головкин, Брюс и
вице-адмирал Крейс. Петр Алексеевич приоткрыл окно, впуская ветер в душную
комнатку, сел к столу и прочел им письмо Петра Матвеевича Апраксина,
начальствующего гарнизоном в крепости Ямбурге, расположенной в двадцати верстах к
северу от Нарвы:

«Как ты приказал, государь, вышел я в начале весны из Ямбурга с тремя пехотными
полками и пятью ротами конницы к устью Наровы и стал там на месте, где впадает
ручей Россонь. Вскорости пришло пять шведских кораблей, и еще были видны вымпелы
далеко в море. В малый ветер два боевых корабля вошли в устье и стали бить из пушек
по нашему обозу. Слава богу, мы отвечали из полевых пушек изрядно, один корабль у
шведов разбили ядрами и неприятеля из усть-Наровы выбили.

После этого боя шведы вторую неделю стоят на якорях на взморье, – пять военных
кораблей и одиннадцать шхун грузовых, чем приводят меня в немалое сомнение. Я
посылаю непрестанно разъезды по всему морскому берегу, не давая шведам выгрузить
ничего на сухой берег. А также посылаю драгун по ревельской дороге и к самой Нарве и
разбиваю неприятельские караулы. Языки говорят, что в Нарве всем нуждаются и очень
тужат, что твоим премудрым повелением мы заняли наровское устье.
Охотники наши, подобравшись к самым воротам Нарвы, ночью захватили посланца от
ревельского губернатора к нарвскому коменданту Горну с цифирным письмом. Оный
нарочный объявился презнатной фамилии капитаном гвардии Сталь фон
Гольштейновым, любимой персоной у короля Карла. Сначала он ничего не хотел
отвечать, а как я покричал на него маленько, он рассказал, что скоро в Нарву ждут
самого Шлиппенбаха с большим войском и шведы уже отправили туда караван в
тридцать пять судов с хлебом, солодом, сельдями, копченой рыбой и солониной.
Караваном командует вице-адмирал де Пру, француз, у которого левая рука оторвана и
вместо нее приделана серебряная. У него на кораблях – свыше двухсот пушек и морская
пехота.
Я не знал, верить ли мне капитану Гольштейнову в таком превеликом и преужасном
деле, но – вот, государь, – сегодня рано поутру развеяло над морем мглу, и мы узрели
весь горизонт в парусах и насчитали свыше сорока вымпелов. Силы мои слабы, конницы