Page 55 - Петр Первый

Наталья Кирилловна, хрустя пальцами, наклонялась к рассказчице, спрашивала
шепотом:

– Волосы-то чьи же он жег? Не темные ли?
– Темные, матушка царица, темные, истинный бог…

– Кудрявые?
– Именно – кудрявые… И все мы думаем: уж не нашего ли батюшки, Петра Алексеевича,
волосы жег…
Про Сильвестра Медведева рассказывали, что учит он хлебо-поклонной ереси, коя идет
от покойного Симеоны Полоцкого и от иезуитов. Написал книгу «Манна», где глаголет и
мудрствует, будто не при словах «сотвори убо» и прочая, а только при словах: «Примите,
ядите» – хлеб пресуществляется в дары. В Москве только и говорят теперь и спорят, и
бедные и богатые, в палатах и на базарах, что о хлебе: при коих словах он
пресуществляется? Головы идут кругом, – не знают – как и молиться, чтоб вовремя
угодить к пресуществлению. И многие кидаются от этой ереси в раскол…

По Москве ходит рыжий поп Филька и, когда соберутся около него, начинает
неистовствовать: «Послан-де я от бога учить вас истинной вере, апостолы Петр и Павел
мне сородичи… Чтоб вы крестились двумя перстами, а не тремя: в трех-де перстах сидит
Кика-бес, сие есть кукиш, в нем вся преисподняя, – кукишом креститесь…» Многие тут
же в него верят и смущаются. И никакой хитростью схватить его нельзя.

От поборов на крымский поход все обнищали. Говорят: на второй поход и последнюю
шкуру сдерут. Слободы и посады пустеют. Народ тысячами бежит к раскольникам, – за
Уральский камень, в Поморье, и в Поволжье, и на Дон. И те, раскольники, ждут
антихриста, – есть такие, которые его уже видели. Чтоб хоть души спасти, раскольничьи
проповедники ходят по селам и хуторам и уговаривают народ жечься живыми в овинах и
банях. Кричат, что царь, и патриарх, и все духовенство посланы антихристом.
Запираются в монастырях и бьются с царским войском, посланным брать их в кандалы. В
Палеостровском монастыре раскольники побили две сотни стрельцов, а когда стало не
под силу, заперлись в церкви и зажглись живыми. Под Хвалынском в горах тридцать
раскольников загородились в овине боронами, зажглись и сгорели живыми же. И под
Нижним в лесах горят люди в срубах. На Дону, на реке Медведице, беглый человек,
Кузьма, называет себя папой, крестится на солнце и говорит: «Бог наш на небе, а на
земле бога не стало, на земле стал антихрист – московский царь, патриарх и бояре – его
слуги…» Казаки съезжаются к тому папе и верят… Весь Дон шатается.
От таких разговоров Наталье Кирилловне страшно бывало до смертной тоски. Петенька
веселился, забавлялся, не ведая, какой надвигается мрак на его головушку. Народ забыл
смирение и страх… Живыми в огонь кидаются, этот ли народ не страшен!
Содрогалась Наталья Кирилловна, вспоминая кровавый бунт Стеньки Разина… Будто
вчера это было… Тогда так же ожидали антихриста, Стенькины атаманы крестились
двумя перстами. В смятении глядела Наталья Кирилловна на огоньки цветных лампад,
со стоном опускалась на колени, надолго прижималась лбом к вытертому коврику…
Думала: «Женить надо Петрушу, – длинный стал, дергается, вино пьет, – все с немками, с
девками… Женится, успокоится… Да пойти бы с ним, с молодой царицей по монастырям,
вымолить у бога счастья, охраны от Сонькина чародейства, крепости от ярости
народной…»

Женить, женить надо было Петрушу. Бывало раньше, – приедут ближние бояре, – он хоть
часок посидит с ними на отцовском троне в обветшалой Крестовой палате. А теперь на
все: «Некогда…» В Крестовой палате поставили чан на две тысячи ведер – пускать
кораблики, паруса надувают мехами, палят из пушечек настоящим порохом. Трон
прожгли, окно разбили.

Царица плакалась младшему брату Льву Кирилловичу. Тот вздыхал уныло: «Что ж,
сестрица, жени его, хуже не будет… Вот у Лопухиных, у окольничего Лариона, девка
Евдокия на выданье, в самом соку, – шестнадцати лет… Лопухины – горласты, род
многочисленный, захудалый… Как псы, будут около тебя…»