Page 54 - Петр Первый

тысяч… Укажут им на меня, ударят в набат…
– В Прешпурге отсидимся…

– Они меня уж раз ядом травили… С ножом подсылали. – Петр вскочил, озираясь. Тьма,
ни огонька. Алексашка схватил его за пояс, усадил. – Проклятые, проклятые!

– Тпру… Вот она где – плотина. – Алексашка хлестнул вожжами. Свистели ветлы. Добрый
конь вынес на крутой берег. Показались огоньки Преображенского. – Стрельцов, мин
херц, ныне по набату не поднимешь, эти времена прошли, спроси кого хочешь, спроси
Алешку Бровкина, он в слободах бывает… Они сестрицей вашей тоже не слишком
довольны…

– Брошу вас всех к черту, убегу в Голландию, лучше я часовым мастером стану…
Алексашка свистнул.

– И не видать Анны Ивановны, как ушей.
Петр нагнулся к коленям. Вдруг кашлянул и засмеялся.

Весело загоготал Алексашка, стегнул по лошади.
– Скоро вас мамаша женит… Женатый человек, – известно, – на своих ногах стоит…
Недолго еще, потерпите… Эх, одна беда, что она – немка, лютеранка… А то бы чего
проще, лучше… А?..

Петр придвинулся к нему, с дрожащими от мороза губами силился разглядеть в темноте
Алексашкины глаза…

– А почему нельзя?
– Ну, – захотел! Анну Ивановну-то в царицы? Жди тогда набата…

Прельстительные юбочки Анхен кружились только по воскресеньям, – раз в неделю
бывали хмель и веселье. В понедельник кукуйцы надевали вязаные колпаки, стеганые
жилеты и трудились, как пчелы. С большим почтением относились они к труду, – будь то
купец или простой ремесленник. «Он честно зарабатывает свой хлеб», – говорили они,
уважительно поднимая палец.

Чуть свет в понедельник Алексашка будил Петра и докладывал, что пришли уже Картен
Брандт, мастера и подмастерья. В одной из палат Преображенского устроена была
корабельная мастерская: Картен Брандт строил модели судов по амстердамским
чертежам. Немцы – мастера и ученики – подмастерья, взятые по указу из ближних
стольников и потешных солдат, кто половчее, – строгали, точили, сколачивали, смолили
небольшие модели галер и кораблей, оснащивали, шили паруса, резали украшения. Тут
же русские учились арифметике и геометрии.
Стук, громкие, как на базаре, голоса, пение, резкий хохот Петра разносились по сонному
дворцу. Старушонки обмирали. Царица Наталья Кирилловна, скучая по тишине,
переселилась в дальний конец, в пристройку, и там, в дымке ладана, под мерцание
лампад, все думала, молилась о Петруше.

Через верных женщин она знала все, что делается в Кремле: «Сонька-то опять в пятницу
рыбу трескала, греха не боится… Осетров ей навезли из Астрахани – саженных. И ведь
хоть бы какого плохонького осетренка прислала тебе, матушка… Жадна она стала, слуг
голодом морит…» Рассказывали, что, тоскуя по Василии Васильевиче, Софья взяла
наверх ученого чернеца, Сильвестра Медведева, и он вроде как галант и астроном: ходит
в шелковой рясе, с алмазным крестом, шевелит перстнями, бороду подстригает, – она у
него – как у ворона и хорошо пахнет. Во всякий час входит к Соньке, и они занимаются
волшебством. Сильвестр влазит на окно, глядит в трубу на звезды, пишет знаки и, уставя
палец к носу, читает по ним, и Сонька наваливается к нему грудью, все спрашивает: «Ну,
как, да – ну, как?»… Вчера видели, – принес в мешке человечий след вынутый, кости и
корешки, зажег три свечи, – шептал прелестные слова и на свече жег чьи-то волосы…
Соньку трясло, глаза выпучила, сидела синяя, как мертвец…