Page 132 - Поднятая целина

Еще в сенцах, счищая мокрым сибирьковым веником липкую комкастую грязь с сапог,
Разметнов увидел косую полосу света, сочившуюся сквозь дверную щель из комнаты
Нагульнова. «Не спит Макар. А чего ему-то не спится?» — подумал Андрей, бесшумно
открывая дверь.
Пятилинейная лампочка, покрытая обгорелым абажуром из газеты, тускловато
освещала стол в углу, раскрытую книжку. Вихрастая голова Макара была сосредоточенно
угнута над столом, правая рука подпирала щеку, пальцы левой ожесточенно вцепились в чуб.
— Здорово, Макар! С чего это от тебя сон стремится?
Нагульнов поднял голову, недовольно оглядел Андрея.
— Ты чего пришел?
— Зашел погутарить. Помешал?
— Помешал — не помешал, а садись, не выгонять же тебя.
— Чего это ты читаешь?
— Занятие одно нашел, — Макар покрыл ладонью книжку, выжидающе посматривая
на Разметнова.
— Ушел я от Маришки. Навовсе… — вздохнул Андрей и тяжело опустился на табурет.
— Давно бы надо.
— Это почему же?
— Помеха она тебе была, а зараз такая жизня, что все лишнее надо удалять от себя. Не
время зараз нам, коммунистам, завлекаться разными посторонними делами!
— Какое же это постороннее дело, ежели это любовь промеж нас была?
— Ну, какая это любовь? Это — колодка на шее, а не любовь. Ты собранию
проводишь, а она глаз с тебя не спущает, сидит, ревнуется. Это, браток, не любовь, а
наказание.
— Стало быть, по-твоему, коммунистам к бабам и подходить нельзя? Завяжи ниткой и
ходи по свету, как подрезанный бычок, или как?
— Да и нельзя, а что же ты думаешь? Какие исстари одурели, поженились, энти пущай
доживали бы с женами, а молодым вьюношам я бы по декрету запрет сделал жениться.
Какой из него будет революционер, ежели он за женин подол приобыкнет держаться? Баба
для нас, как мед для жадной мухи. Доразу влипнешь. Я на себе это испытал, категорически
знаю! Бывало, садишься вечером почитать, развитие себе сделать, а жена спать ложится. Ты
почитаешь трошки, ляжешь, а она задом к тебе. И вот становится обидно за такое ее
положение, и либо зачнешь ругаться с ней, либо молчаком куришь и злобствуешь, а сну
нету. Недоспишь, а утром с тяжелой головой какое-нибудь политически неправильное дело
сделаешь. Это — испытанное дело! А у кого ишо дети пойдут, энтот для партии вовзят
погибший человек. Он тебе в момент научится дитенка пестовать, к запаху его молочному
приобыкнет — и готов, спекся! Из него и боец плохой и работник чоховый. В царское время
я молодых казаков обучал и нагляделся: как парень, так он с лица веселый, понятливый, а
как от молодой жены в полк пришел, так он в момент от тоски одеревенеет и становится
пенек пеньком. Бестолочь из него лезет, ничего ему не втолкуешь. Ты ему про устав службы,
а у него глаза как пуговицы. Он, сволочуга, кубыть и на тебя глядит, а на самом деле зрачок
у него повернутый самому себе в нутро, и он, гад, женушку свою видит. И это — дело? Нет,
дорогой товарищ, допрежь ты мог как желательно жить, а зараз, уж ежели ты в партии
состоишь, то ты глупости всякие оставь. После мировой революции — по мне — ты хучь
издохни на бабе, тогда мне наплевать, а зараз ты весь должен быть устремленный на эту
революцию. — Макар встал, потянулся, с хрустом расправил свои широкие, ладные плечи,
хлопнул Разметнова по плечу, чуть приметно улыбнулся. — Ты ко мне пришел, небось,
пожаловаться, чтобы я с тобой на паях погоревал: «Да, мол, жалкое твое положение, Андрей,
трудно тебе будет без бабы. Как ты, сердяга, будешь переносить, переживать эту
трудность?..» Так, что ли? Нет, Андрюха, уж чего-чего, а этого ты от меня не подживешься!
Я даже радуюсь, что ты со своей вахмистершей растолкался. Ее давно бы стоило наладить по