Page 136 - Поднятая целина

Нагульнова, потерпевших от его действий колхозников и единоличников Гремячего Лога, а
также на основании свидетельских показаний мною установлено следующее: товарищ
Нагульнов безусловно не оправдал доверия партии и своими поступками принес ей
огромный вред. Так, он в момент коллективизации, в феврале месяце, ходил по дворам и,
угрожая наганом, понуждал к вступлению в колхоз. Таким образом он, что называется,
«вовлек» в колхоз семь середняков. Это не отрицает и сам Нагульнов…
— Они — закореневшие белые! — хрипло сказал Нагульнов, вставая со стула.
— Я тебе не давал слова. К порядку! — строго прервал его секретарь.
— …Затем во время засыпки семенного фонда он избил наганом до потери сознания
одного середняка-единоличника, и это на глазах у присутствовавших колхозников и
сидельцев сельсовета. Избил за то, что тот отказался немедленно вывезти семенной фонд…
— Позор! — громко сказал прокурор.
Нагульнов потер ладонью горло, побледнел, но промолчал.
— В эту же ночь он, как какой-нибудь, товарищи, становой пристав, посадил в
холодную комнату трех колхозников и продержал их там всю ночь, причем угрожал им
наганом за отказ немедленно вывезти семзерно.
— Им я не угрожал…
— Я это говорю с их слов, товарищ Нагульнов, и прошу меня не перебивать! По его же
настоянию был раскулачен и сослан середняк Гаев, который совершенно раскулачиванию не
подлежит, так как он по имущественному положению ни в коем случае не может быть
причислен к кулакам, а раскулачивали его по воздействию Нагульнова за то, что он имел в
тысячу девятьсот двадцать восьмом году батрака. Но что это был за батрак? А это, товарищи,
была нанята на месяц во время уборки хлеба девушка с того же Гремячего Лога, и Гаев нанял
ее только потому, что сын его в тысяча девятьсот двадцать седьмом году осенью был
призван в Красную Армию и многодетный Гаев не мог управиться. Советским
законодательством такое использование наемной рабочей силы не возбранялось. Гаев имел
эту батрачку на основании договора с батрачкомом, расплату произвел сполна, я проверил
этот факт. Кроме этого, Нагульнов ведет беспорядочную половую жизнь, а это тоже
немаловажно для характеристики члена партии. Нагульнов развелся с женой, даже не
развелся, а выгнал ее из дому, выгнал, как собаку, и только на том основании, то она якобы
принимала ухаживания какого-то гремяченского парня. Словом, воспользовался сплетнями и
выгнал, для того чтобы развязать себе руки. Какую жизнь в половом отношении ведет он
сейчас, я не знаю, но все данные за то, товарищи, что он попросту распутничает. Иначе к
чему же ему выгонять из дому жену? Хозяйка квартиры Нагульнова мне сказала, что он
ежедневно поздно приходит домой, где он бывает — ей неизвестно, но нам-то товарищи,
известно, где он может бывать! Мы не маленькие и знаем, где обычно бывает человек,
выгнавший жену, ищущий развлечений в смене женщин… Мы знаем! Вот, товарищи,
краткий перечень тех геройских поступков (в этом месте своей обвинительной речи Самохин
язвительно улыбнулся), которые за короткий срок сумел совершить горе-секретарь ячейки
Нагульнов. К чему это привело? И каковы корни этих поступков? Тут надо прямо сказать,
что это — не головокружение от успехов, как гениально выразился наш вождь товарищ
Сталин, а это — прямой левацкий заскок, наступление на генеральную линию партии.
Нагульнов, например, ухитрился не только середняков раскулачивать и из-под нагана
загонять в колхоз, но провел решение обобществить домашнюю птицу и весь мелкий и
молочный скот. Он же пытался, по словам некоторых колхозников, установить такую
дисциплину в колхозе, какой не было даже при Николае Кровавом!
— Про птицу и скотину не было директив райкома, — тихо сказал Нагульнов.
Он уже стоял, вытянувшись во весь рост, судорожно прижимая к груди левую руку.
— Нет, уж это ты извини! — вспыхнул секретарь. — Райком указывал. Нечего с
больной головы на здоровую валить! Есть устав артели, и ты не грудной ребеночек, чтобы не
суметь разобраться в нем!
…В гремяченском колхозе царит зажим самокритики, — продолжал Самохин. —