Page 138 - Поднятая целина

хватило дыхания, осекся на полуслове и с минуту молчал. — Поймите, братцы, что это у
меня без злого умысла супротив партии. А Банника бил через то, что он над партией
надсмехался и хотел семенной свиньям стравить.
— Говори! — насмешливо вставил Самохин.
— Говорю, что было. До се жалею, что этого Банника не убил. Больше сказать нечего.
Корчжинский выпрямился, креслице застонало под ним. Ему захотелось кончить это
тяжелое дело поскорее. Торопливо заговорил:
— Ну, что же, товарищи, все ясно. Сам Нагульнов сознается. Хотя по мелочам он и
пытается увильнуть, оправдаться, но оправдания эти звучат неубедительно. Всякий, кого
приходится ущемлять, пытается свалить с себя часть вины или переложить ответственность
на других… Я считаю, что Нагульнова — как злостно нарушившего линию партии в
колхозном движении, как коммуниста, переродившегося в бытовом отношении, — следует
из рядов партии ис-клю-чить! Мы не будем смотреть на бывшие заслуги Нагульнова, это —
прошедший этап. Мы должны, в назидание другим, наказать его. Всех, кто пытается
порочить партию и тянуть ее влево или вправо, мы будем беспощадно бить. Полумерами в
отношении Нагульнова и таких, как он, ограничиваться нельзя. Мы с ним и так долго
пестовались. Еще в прошлом году во время организации ТОЗов он левшил, я предупреждал
его еще тогда. А раз не послушался — пусть пеняет на себя! Давайте голоснем? Кто за то,
чтобы Нагульнова из партии исключить? Голосуют, разумеется, одни члены бюро. Так,
четыре, стало быть? Ты против, товарищ Балабин?
Балабин хлопнул по столу. На висках его вздулись путаные сетчатки вен.
— Я не только против, но и категорически возражаю! Это в корне неправильное
решение.
— Ты можешь оставаться при особом мнении, — холодно сказал Корчжинский.
— Нет, ты мне разреши сказать!
— Поздно говорить, Балабин. Решение об исключении Нагульнова принято
большинством голосов.
— Это чиновничий подход к человеку! Из-ви-ни-те, этого я так не оставлю! Я в
окружком буду писать! Исключить старого члена партии, краснознаменца… Вы опупели,
товарищи? Как будто нет других мер взыскания!
— Нечего об этом дискутировать. Ведь проголосовали же!
— Морду бить за такое голосование!.. — Голос Балабина перешел на тонкий фальцет,
тугая шея так набрякла, что казалось, тронь ее слегка, и из-под пальца свистнет
освобожденная кровь.
— Ну, насчет морды, это ты потише, — вкрадчиво и недобро сказал заворг Хомутов. —
К порядку мы можем призвать и тебя. Здесь не РУМ, а райком.
— Без тебя знаю! А почему вы мне говорить не даете?
— Потому что я считаю это излишним! — вспылил Корчжинский и тоже, как Балабин,
побагровел, вцепился в ручки кресла. — Я здесь секретарь райкома. Я тебя лишаю слова, а
угодно говорить — ступай вон на крыльцо!
— Балабин, не кипятись! Чего ты горишь! Пожалуйста, пиши свое мнение в окружком,
а этак что же, проголосовали, и ты начал после драки кулаками махать, — урезонивал
начальника милиции председатель РИКа.
Он взял Балабина за рукав форменной рубашки, отвел в угол, что-то вполголоса говоря.
Тем временем Корчжинский, обозленный стычкой с Балабиным, поднял на Макара
сердито посверкивающие из-под припухлых век глазки и уже с нескрываемой
враждебностью сказал:
— Кончен разговор, Нагульнов! Решением бюро ты исключен из наших рядов. Такие
вы партии не нужны. Клади сюда партбилет! — и постучал по столу ладонью рыжеволосой
руки.
Нагульнов мертвенно побледнел. Крупная дрожь сотрясала его, а голос был почти не
слышен, когда он говорил: