Page 139 - Поднятая целина

— Партбилет я не отдам.
— Заставим отдать.
— Езжай в окружком, Нагульнов! — крикнул из угла Балабин и, на полуслове оборвав
разговор с председателем РИКа, вышел, оглушительно хлопнув дверью.
— Партбилет я тебе не отдам!.. — повторил Макар. Голос его окреп, со лба и
скуластых щек медленно сходила голубоватая бледность. — И партии я буду ишо нужен… И
мне без партии не жить! А тебе не подчинюсь!.. Вот он, билет, в грудном кармане…
Попробуй, возьми его! Глотку перерву!..
— Трагическое действие начинается! — прокурор пожал плечами. — Ты только без
истерик…
Не обращая внимания на его слова, Макар смотрел на Корчжинского, говорил
медленно и словно бы с раздумьем:
— Куда же я без партии? И зачем? Нет, партбилет я не отдам! Я всю жизню свою
вложил… всю жизню… — и вдруг старчески-жалко и бестолково засуетился, зашарил по
столу руками, путаясь в словах, торопливо и невнятно забормотал: — Так ты уж лучше
меня… прикажи ребятам… Мне тогда на распыл надо… Ничего не остается… Мне жизня
теперь без надобностев, исключите и из нее… Стало быть, брехал Серко — нужен был…
Старый стал — с базу долой…
Лицо Макара было неподвижно, как гипсовая маска, одни лишь губы вздрагивали и
шевелились, но при последних словах из остановившихся глаз, впервые за всю взрослую
жизнь, ручьями хлынули слезы. Они текли, обильно омывая щеки, задерживаясь в жесткой
поросли давно не бритой бороды, черными крапинами узоря рубаху на груди.
— Довольно тебе! Этим ведь не поможешь, товарищ! — Секретарь болезненно
сморщился.
— Ты мне не товарищ! — закричал Нагульнов. — Ты — бирюк! И все вы тут —
ядовитые гады! Засилье взяли! Гладко гутарить выучились! Ты чего, Хомутов, оскаляешься,
как б…? Над слезьми моими смеешься? Ты!.. В двадцать первом году, когда Фомин с бандой
мотал по округу, ты пришел в окружком, помнишь? Помнишь, сучий хвост?.. Пришел и
отдал партбилет, сказал, что сельским хозяйством будешь заниматься… Ты Фомина боялся!
Через это и бросил билет… а потом опять в партию пролез, как склизкая мокрушка сквозь
каменьев!.. И зараз голосуешь против меня? И смеешься моему смертному горю?
— Хватит, Нагульнов, не ори, пожалуйста. У нас же еще вопросы есть, — не смущаясь
и все так же тая улыбочку под темными усами, примиряюще сказал смуглолицый, красивый
Хомутов.
— С вами хватит, но я свою правду найду! В ЦК поеду!
— Во-во! Поезжай! Там все в момент разрешат! Там тебя давно дожидаются… —
улыбался Хомутов.
Макар тихо пошел к двери, стукнулся виском о дверной косяк, застонал. Последняя
вспышка гнева его окончательно обессилила. Без мысли, без чувств дошел до ворот, отвязал
от изгороди маштака, почему-то повел его в поводу. На выезде из станицы хотел сесть
верхом, но не смог: четыре раза поднимал ногу к стремени и, пьяно качнувшись, отрывался
от луки.
Возле крайней хатенки на завалинке сидел старый, но молодцеватый дед. Из-под
облупленного козырька казачьей фуражки он внимательно наблюдал, как Макар пытался
сесть на маштака, потом поощрительно улыбнулся.
— Хорош, орелик! Солнце в дуб, а он уж и ноги поднять не могет. Через какой-такой
случай спозаранку упился? Али ноне праздник?
— Праздник, дедушка Федот! — откликнулся ему сосед, выглядывая из-за плетня. —
Ноне симоны-гулимоны, крестный ход по кабакам.
— То-то я вижу, — улыбался старик, — стало быть, нет молодца сильнее винца! Ишь
как оно его шибает от седла! Держися, казачок!
Макар скрипнув зубами и, чуть коснувшись стремени носком сапога, птицей взлетел на