Page 243 - Поднятая целина

раза ранен, в тридцати лазаретах, в госпиталях и больницах валялся, и я же ничего не
смыслю в медицине?! Да ты знаешь, слабительный порошок, какие меня доктора и
профессора лечили? Тебе, старому дураку, такие ученые люди и во сне не снились!» Но тут
фельдшер взноровился, откуда только у него и смелость взялась, и он шумит на Макара:
«Хотя вас, говорит, и ученые люди лечили, однако сам вы, уважаемый, пробка в медицине!»
Макар ему на это: «А ты в медицине — дырка от бублика! Ты можешь только
новорожденным пупки резать да старикам грыжи вправлять, а в нервах ты разбираешься, как
баран в библии! Ты эту науку про нервы нисколько не постиг!»
Ну, слово за слово, расплевались они, и фельдшер выкатился из Макаровой
комнатушки, как нитошный клубок. А Макар поостыл немного и говорит мне: «Ты ступай в
правление, а я малость подлечусь простыми средствами, разотру нос жиром, и зараз же
приду». Поглядел бы ты, Давыдов, каким он явился через час! Нос у него стал огромадный и
синий, как баклажан, и висит куда-то на сторону. Не иначе он его свихнул, когда растирал. А
бараньим жиром от Макара, от его носа то есть, несет на все правление. Это он такую
растирку себе придумал… Глянул я на него — и, веришь, зашелся от смеха. Ну, начисто
суродовал себя парень! Хочу у него спросить, что он наделал с собой, и никак от смеха не
продыхну. А он ужасно серчает, спрашивает у меня: «Ты чего смеешься, дурацкий идиот,
ясную пуговицу на дороге нашел или что? Чему ты обрадовался, Трофимов сын? У тебя ума,
как у нашего козла Трофима, а туда же, смеешься над порядочными людьми!»
Направился он в конюшню, я — за ним. Гляжу, снял Макар седло, рыжего маштака
подседлал, выводит из конюшни, и все — молчаком. За мой смех, значит, серчает.
Спрашиваю: «Ты куда собрался?» Хмуро так отвечает: «На кудыкино поле, хворост рубить
да тебя бить!» — «За что же это?» — спрашиваю. Молчит. Пошел я его проводить. До самой
его квартиры молчали. Возле калитки кинул он мне поводья, а сам пошел в хату. Гляжу,
является оттуда: через плечо у него наган в кобуре и на ремне, как полагается, а в руках
держит полотенце…
— Полотенце? — удивился Давыдов. — Почему полотенце?
— Так я же говорил тебе, что у него насморк страшенный, никаким платком не
обойдешься, а по-нашему, по-простому, бить соплю обземь он даже в степи стесняется. —
Разметнов тонко улыбнулся: — Ты его мелко не кроши, как-никак, а он английский язык
учит, нельзя же ему необразованность проявлять… Для такого случая он прихватил вместо
платка полотенце. Я ему говорю: «Ты бы, Макар, голову забинтовал, ранку прикрыл». А он
взбеленился, орет: «Какая это ранка, черт тебя задери! Повылазило тебе, не видишь, что это
царапина, а не ранка?! Мне эти дамские нежности ни к чему! Поеду в бригаду, ветром ее
обдует, пыльцой присыпет, и заживет она, как на старом кобеле. А ты в чужие дела не суйся
и катись отсюда со своими дурацкими советами!»
Вижу, что он после схватки с фельдшером и после моего смеха стал сильно не в духе,
осторожночко посоветовал ему, чтобы наган на виду не держал. Куда там! Послал меня к
родительнице и говорит: «По мне всякая сволочь стрелять будет, а я, что же, должен с
ребячьей рогаткой ездить? Поносил наган в кармане восемь лет, подырявил карманов
несчетно, а зараз хватит! С нонешнего дня буду носить открыто. Он у меня не ворованный, а
моей кровью заслуженный. Даром, что ли, вручали мне его от имени дорогого товарища
Фрунзе, да ишо с именной серебряной пластинкой на рукоятке? Шалишь, брат, и опять же в
чужие дела нос суешь». С тем сел верхи и поехал. Пока из хутора не выбрался, все слышно
было, как он сморкается в полотенце, будто в трубу дудит. Ты ему скажи, Семен, насчет
нагана. Нехорошо все-таки перед народом. Тебя-то он послушается.
До сознания Давыдова уже не доходили слова Разметнова. Подперев щеки ладонями,
облокотившись, он смотрел на выщербленные, покрытые чернильными пятнами доски стола,
вспоминал рассказ Аржанова, думал: «Ну хорошо, допустим, Яков Лукич — кулак, но
почему именно его я должен подозревать? Сам он за винтовку не возьмется, слишком стар,
да и умен; и Макар говорит, что убегал от него молодой, резвый на ногу. А если сын Лукича
заодно с папашей? Все равно без твердых доказательств снимать Якова Лукича с должности