Page 283 - Поднятая целина

— А ты оставь свои пышные слова, липовый друг, и давай говорить по-деловому. Тебе
известно, что три межевых столба весною этого года перенесены в Калиновом Углу по
обеим сторонам балки? Твои честные колхозники перенесли их, спрямили линию границы и
оттяпали у нас не меньше четырех-пяти гектаров земли. Тебе это известно?
— Друг! Откуда ты это взял? Твоя подозрительность, имей в виду, глубоко оскорбляет
ни в чем не повинных…
— Хватит болтать и прикидываться! — прервал Давыдов Поляницу, невольно
закипая. — Ты что, считаешь меня за малахольного, что ли? С тобою говорят серьезно, а ты
тут спектакли разыгрываешь, обиженным благородством балуешься. Я сам по пути сюда
заезжал в Калинов Угол и сам проверил, о чем мне сообщили колхозники: сено увезено, а
столбы перенесены, факт! И от этого факта ты никуда не денешься.
— Да я никуда и не собираюсь деваться! Я — вот он, весь тут, бери меня голыми
руками, но… перед тем как брать, посмоли их! Посмоли, друг покрепче руки, а не то я, имей
в виду, вывернусь, как налим…
— То, что сделали тубянцы, называется самозахватом, и за это отвечать будешь ты,
Поляница!
— Это, друг, еще надо доказать — насчет переноса межевых знаков. Это, друг, твое
голословное утверждение, не больше. А сено у тебя не меченое.
— Волк и меченую овечку берет.
Поляница чуть приметно улыбнулся, а сам укоризненно качал головой:
— Ай-ай-ай! Уже с волками нас сравниваешь! Говори что хочешь, но я не верю, что
столбы мог кто-то вырыть и перенести.
— А ты поезжай и сам проверь. Ведь следы, где прежде стояли знаки, остались?
Остались! На том месте и почва рыхлее, и трава пониже, и признаки круглых окопов видны
как на ладони, факт! Ну, что ты на это скажешь! А хочешь — давай вместе туда проедем.
Согласен? Нет, товарищ Поляница, ты от меня не отвертишься! Так что же, поедем или как?
Давыдов молча курил, ожидая ответа, молчал и Поляница, все так же безмятежно
улыбаясь. В заставленной цветами комнате было душно. На окнах бились о мутные стекла и
монотонно жужжали мухи. Сквозь прорезь тяжелых, глянцево-зеленых листьев фикуса
Давыдов увидел, как на крыльцо вышла молодая, преждевременно и чрезмерно
располневшая, но все еще красивая женщина, одетая в старенькую юбчонку и заправленную
в нее ночную рубашку с короткими рукавами. Защищая ладонью глаза от солнца, она
смотрела куда-то вдоль улицы и, вдруг оживившись, закричала неприятно резким,
визгливым голосом:
— Фенька, проклятая дочь, гони телка! Не видишь, что корова из табуна пришла?
Поляница тоже посмотрел в окно на оголенную по самое плечо, полную
молочно-белую руку женщины, на выбившиеся из-под косынки пушистые русые волосы,
шевелившиеся под ветром, и почему-то пожевал губами, вздохнул.
— Уборщица тут, при правлении, живет, чистоту соблюдает. Женщина — ничего, но
очень уж крикливая, никак не отучу ее от крика… А в поле незачем мне ехать, Давыдов. Ты
побывал там, посмотрел, и хватит. И сено я тебе не верну, не верну, вот и весь разговор!
Дело это спорное: землеустройство тут проходило пять лет назад, и не нам с тобой
разбираться в этой тяжбе между тубянцами и гремяченцами.
— В таком случае — кому же?
— Районным организациям.
— Хорошо, я с тобой согласен. Но земельные споры — само собою, а сено ты верни.
Мы его косили, нам оно и принадлежит.
Очевидно, Поляница решил положить конец никчемному, с его точки зрения разговору.
Он уже не улыбался. Пальцы его правой руки, безвольно лежавшей на столе, слегка
пошевелились и медленно сложились в кукиш. Указывая на него глазами, Поляница бодро
проговорил почему-то на своем родном языке:
— Бачишь, що це такэ? Це — дуля. Ось тоби моя видповидь! А покы — до побачения,