Page 286 - Поднятая целина

Давыдов радостно потер руки, повеселел:
— Вот и отлично! Факт, что Шпортной должен знать, кому принадлежит земля. А я
думал, что землеустройство проводила какая-нибудь приезжая партия землемеров. Сейчас
же разыщи Щукаря, скажи, чтобы немедленно запрягал в линейку жеребцов и ехал в станицу
за Шпортным. Я напишу ему записку.
Островнов вышел, но минут через пять вернулся, улыбаясь в усы, поманил Давыдова
пальцем:
— Пойдемте на сеновал, поглядите на одну чуду…
Во дворе правления, как и повсюду в хуторе, стояла та полуденная безжизненная
тишина, какая бывает только в самые знойные летние дни. Пахло вянущей под солнцем
муравой, от конюшни несло сухим конским пометом, а когда Давыдов подошел к сеновалу, в
ноздри ему ударил такой пряный аромат свежескошенной, в цвету, чуть подсохшей травы,
что на миг ему показалось, будто он — в степи, возле только что сметанного душистого
прикладка сена. Осторожно открыв одну половинку двери, Яков Лукич посторонился,
пропустил вперед Давыдова, сказал вполголоса:
— Полюбуйтесь-ка на этих голубей. Сроду и не подумаешь, что час назад они бились
не на живот, а на смерть. У них, видать, перемирие бывает, когда спят…
Первую минуту, пока глаза не освоились с темнотой, Давыдов ничего не видел, кроме
прямого солнечного луча, сквозь отверстие в крыше вонзавшегося в верхушку небрежно
сложенного посреди сарая сена, а потом различил фигуру спавшего на сене деда Щукаря и
рядом с ним — свернувшегося в клубок Трофима.
— Все утро дед за козлом с кнутом гонялся, а зараз, видите, вместе спят, — уже громко
заговорил Яков Лукич.
И дед Щукарь проснулся. Но не успел он приподняться на локте, как Трофим,
пружинисто оттолкнувшись от сена всеми четырьмя ногами, прыгнул на землю, нагнул
голову и многообещающе и воинственно несколько раз тряхнул бородой.
— Видали, добрые люди, каков черт с рогами? — вялым, расслабленным голосом
спросил Щукарь, указывая на изготовившегося к бою Трофима. — Всю ночь, как есть
напролет, шастался он тут по сену, копырялся, чихал, зубами хрустел. И на один секунд не
дал мне уснуть, проклятый! Утром до скольких разов сражались с ним, а зараз, пожалуйста,
примостился рядом спать, нелегкая его принесла мне под бок, а разбудили его — на драку,
анафема, готовится. Это как можно мне при таком преследовании жить? Тут дело
смертоубийством пахнет: либо я его когда-нибудь жизни решу, либо он меня под дыхало
саданет рогами, и поминай как звали дедушку Щукаря! Одним словом, добром у нас с этим
рогатым чертом дело не кончится, быть в этом дворе покойнику…
В руках у Щукаря неожиданно появился кнут, но не успел он взмахнуть им, как
Трофим в два прыжка очутился в темном углу сарая и, вызывающе постукивая копытцем,
светил оттуда на Щукаря фосфорически сверлящими глазами. Старик отложил в сторону
кнут, горестно покачал головой.
— Видали, какая ушлая насекомая? Только кнутом от него и спасаюсь, и то не всегда,
потому что он, анафема, подкарауливает меня там, где его, проклятого, сроду не ждешь! Так
круглые сутки и не выпускаю кнута из рук. Никакого развороту мне от этого козла нету! Что
ни самое неподходящее место — там и жди его. К придмеру взять хотя бы вчерашний день:
понадобилось мне пойти в дальний угол за сарай по великой, неотложной нужде, поглядел
кругом — козла нету. «Ну, думаю, слава богу, отдыхает чертов Трофим где-нибудь в
холодке или пасется за двором, травку щипает». Со спокойной душой отправился я за сарай
и только что угнездился как полагается, а он, проклятый, тут как тут, подступает ко мне
шажком, голову скособочил и уже норовит кинуться и вдарить меня в бок. Хочешь не
хочешь, а пришлось вставать… Прогнал я его кнутом и только что сызнова пристроился, а он
опять выворачивается из-за угла… До скольких разов он этак на меня искушался! Так и
перебил охоту. Да разве же это жизня? У меня ревматизьма в ногах, и я не молоденький,
чтобы приседать и вставать до скольких разов, как на солдатском ученье. У меня от этого