Page 290 - Поднятая целина

— Подожди, дед, уймись! Тебе срочно надо ехать в станицу, привезти землемера
Шпортного. Знаешь ты его?
— Я в станице не токмо твоего Шпортного, а и всех собак наперечет знаю.
— По собакам ты специалист, факт! Но мне Шпортной нужен. Понятно?
— Привезу, сказал тебе, доставлю, как невесту к венцу, и точка. Только ты меня не
перебивай. И что у тебя за вредная привычка перебивать человека? Ты, Давыдов, хуже
Макарушки становишься, ей-богу! Ну, Нагульнов хоть Тимошку застрелил, он геройский
казак, он и пущай меня перебивает, я его все одно уважаю. А ты что такого геройского
сотворил? За что я тебя должен уважать? То есть окончательно не за что! Застрели ты из
ливольверта вот этого черта, козла, какой мне всею жизню испоганил, и я за тебя до смерти
буду богу молиться, и уважать тебя буду не хуже, чем Макара. А Макар — герой! Он все
науки превзошел и зараз англицкий язык назубок изучает, он во всем разбирается не хуже
меня, даже в кочетином пении он первый знахарь. Он и Лушку прогнал от себя, а ты ее сдуру
приголубил, и Тимошку, вражину, с одной пули приласкал…
— Да обувайся ты скорее! Чего ты возишься? — в нетерпении воскликнул Давыдов.
Дед Щукарь, кряхтя и ворочаясь на сене, буркнул:
— Ремешки на чириках завязываю, не видишь, что ли? В потемках черт их завяжет!
— Да ты выйди на свет!
— Как-нибудь завяжу и тут. Да-а-а, так вот какой он, мой Макарушка. Он не токмо сам
учится, но и меня норовит обучать…
— Чему же это? — улыбаясь, спросил Давыдов.
— Разным наукам, — уклончиво ответил дед Щукарь. Ему явно не хотелось вдаваться
в подробности, и он неохотно повторил: — Говорю, что разным наукам. Понятно тебе? По
иностранным словам я зараз вдарился. Это тебе как?
— Ничего не понимаю. По каким иностранным словам?
— А раз ты такая бестолочь, то нечего и спрашивать, — уже с досадой проговорил дед
Щукарь и обиженно засопел, открыто выказывая недовольство столь назойливыми
вопросами.
— Иностранные слова тебе нужны, дед, как мертвому припарки. Ты собирайся
попроворнее, — по-прежнему улыбаясь, попросил Давыдов.
Щукарь фыркнул, как рассерженный кот:
— Попроворнее! Скажет тоже! Проворность нужна, когда блох ловишь да когда от
чужой жены ночью бежишь, а за тобой ее муж гонится, на пятки наступает… Кнута вот
никак не найду, зараза его возьми! Только что в руках держал, и вот он как сквозь землю
провалился, а без кнута я и шагу ступить боюсь из-за козла… Слава богу, нашел! А картуз
где? Ты его не видал, товарищ Давыдов, моего картуза? Он же у меня в головах лежал… Эка
память-то, не лучше худого решета стала… Ну, слава богу, нашел и картуз, теперь вот
только зипун найти, и я готовый. Ах, нечистый дух, Трофим! Не иначе — он его в сено
затолочил, теперь ищи его до ночи… Вспомнил! Зипун-то у меня дома остался… Да и на что
он мне нужен в такую жару? Зачем бы я его сюда приносил?
Давыдов выглянул в дверь, увидел, как Островное взважживает запряженных в линейку
жеребцов и ласково оглаживает их, что-то тихонько приговаривая.
— Яков Лукич уже запрег, а ты все собираешься! Когда ты перестанешь возиться,
старый копун? — сердито воскликнул Давыдов.
Дед Щукарь громко и длинно выругался.
— Такой лихой день, язви его в душу! По-настоящему и ехать-то в станицу не надо бы.
Приметы некудышние! Ить, скажи на милость, картуз разыскал, а теперь кисет куда-то
запропастился. К добру это? То-то и есть, что не к добру. Быть в дороге какой-нибудь беде,
не иначе… Вот оказия, не найду кисета, и крышка! Не Трофим же его проглотил? Ну, слава
богу, сыскал-таки и кисет, теперь можно ехать… А может, отложим поездку до завтрева? Уж
дюже приметы поганые… А в Священном писании, — забыл какая глава от Матфея, — ну,
да черт с ней, какая бы ни была, но не зря сказано: «Ежли ты, путник, собрался в дорогу и