Page 298 - Поднятая целина

с ума, факт!
— Ежели у Рваного мы пулемет нашли, то у Островнова где-нибудь на гумне
трехдюймовка зарыта! И не я с ума сошел, а ты оказываешься умным дураком, вот что я тебе
скажу начистоту! Погоди, придет время, откопает Лукич свою пушку да как шарахнет по
твоей квартире прямой наводкой, тогда будет тебе факт!
Давыдов расхохотался, хотел обнять старика, но тот круто повернулся, плюнул с
великим ожесточением и, не прощаясь, бормоча ругательства, зашагал к хутору.

18

В последнее время, впрочем как и всегда, деду Щукарю положительно во всем не
везло, ну, а уж этот день выдался целиком сотканным из больших и малых огорчений и даже
несчастий, так что к исходу суток, вконец измученный обильно выпавшими на его долю
испытаниями, Щукарь стал еще более суеверен, чем когда бы то ни было прежде… Нет, все
же нельзя было ему так опрометчиво соглашаться с Давыдовым и отважиться на поездку в
станицу, коль с утра приметы оказывались явно дурные…
От двора правления колхоза дед Щукарь шагом проехал не больше двух кварталов, а
затем остановил жеребцов среди дороги и, не слезая с линейки, понуро сгорбившись, застыл
в глубокой задумчивости… Да и на самом деле было ему о чем подумать: «Перед светом
снилось мне, будто пегий волк за мной гонялся. А почему пегий? И почему обязательно за
мной ему надо было гоняться? Будто, окромя меня, мало людей на белом свете! Ну и пущай
гонялся бы за кем-нибудь другим, за молодым и резвым, а я бы со стороны поглядывал, а то,
изволь радоваться, и во сне я должен за других отдуваться! А мне эти игрушки вовсе ни к
чему. Проснулся, а сердце стукотит, чуть из грудей не выскочит, тоже мне удовольствие от
такого приятного сна, пропади он пропадом! И опять же, почему этот волк окончательно
пегий, а не натурально серый? К добру это? То-то и есть, что не к добру. Примета — дрянь,
стало быть, и поездка выйдет мне боком, не иначе с каким-нибудь дрянцом. А въяве что
было? То картуз не найду, то кисет, то зипун… Приметы то же самое не из важных… Не
надо было покоряться Давыдову, и с места не надо было трогаться!» — уныло размышлял
дед Щукарь, а сам рассеянно оглядывал пустынную улицу, разномастных телят, лежавших в
холодке под прикрытием плетня, копошившихся в дорожной пыли воробьев.
Он уже совсем было решил поворачивать назад, но вспомнил о недавнем столкновении
с Давыдовым и изменил решение. Тогда, так же как и сегодня, удрученный плохими
приметами, он наотрез отказался ехать в первую бригаду, ссылаясь на приснившийся ему
отвратительный сон, и вдруг обычно добрые, даже ласковые глаза Давыдова потемнели,
стали холодными и колючими. Щукарь испугался, умоляюще моргая, сказал: «Семушка,
жаль ты моя! Повынай ты из глаз иголки! У тебя глаза зараз стали, как у цепного кобеля,
злые и вострые. А ты же знаешь, как я не уважаю этих проклятых насекомых, какие на цепях
сидят и на добрых людей рычат и брешут. За-ради чего нам с тобой охлаждаться? Поедем,
черт с тобой, раз уж ты такой супротивный и настойчивый. Только ежли какая оказия
случится с нами в дороге — я ни за что не отвечаю!»
Выслушав деда, Давыдов рассмеялся, и мгновенно глаза его стали прежние — с доброй
веселинкой. Он похлопал тяжелой ладонью по сухой и гулкой спине Щукаря, сказал: «Вот
это настоящий разговор, факт! Поехали, старик, я отвечаю перед твоей старухой за твою
полную сохранность, а за меня не беспокойся».
Вспомнив все это, дед Щукарь улыбнулся, уже без колебаний тронул жеребцов
вожжами. «Поеду в станицу! Хрен с ними, с этими приметами, а в случае чего случится —
пущай Давыдов отвечает, а я отвечать за всякую пакость, какая может приключиться со мной
в дороге, не намеренный! Да и Давыдов парень хороший ко мне, нечего его во зло вводить».
Над хутором после утренней стряпни все еще стлался горьковатый кизячный дымок,
легкий ветер шевелил над дорогой пресный запах цветущей лебеды, а от скотиньих базов,
мимо которых проезжал дед Щукарь, тянуло знакомым с детства запахом коровьего навоза и