Page 300 - Поднятая целина

расставаться ни на минуту, огляделся и на всякий случай окликнул:
— Старуха! Ты живая?
Из горницы послышался слабый голос:
— Только что живая… Лежу с вечера, головы не поднимаю. Все у меня болит,
моченьки нету, а зябну так, что и под шубой никак не согреюсь… Не иначе — лихоманка ко
мне прикинулась… А ты чего явился, старый?
Щукарь распахнул дверь в горницу, стал на пороге.
— В станицу еду зараз, заехал что-нибудь перекусить на дорогу.
— За какой нуждой едешь-то?
Щукарь, важничая, разгладил бороденку и словно бы нехотя ответил:
— Сурьезная командировка предстоит, за землемером еду. Товарищ Давыдов говорит:
«Уж ежли ты, дедушка, его мне не представишь, то, окромя тебя, и никто не представит».
Землемер-то один на весь район, а мне он человек знакомый, этот самый Шпортной, из
уважения ко мне он непременно поедет, — пояснил Щукарь. И тотчас же перешел на сугубо
деловой тон: — Собирай-ка что-нибудь поесть, время не терпит.
Старуха еще пуще застонала:
— Ох, головушка горькая! Чем же я тебя кормить буду? Я же нынче не стряпалась и
печку не затопляла. Пойди сорви огурчиков на грядке, кислое молоко в погребу есть, вчера
соседка принесла.
Дед Щукарь выслушал свою благоверную с нескрываемым презрением, под конец
возмущенно фыркнул:
— Свежие огурчики да на них кислое молоко? Ты начисто одурела, старая астролябия!
Ты что же — хочешь, чтобы я весь свой авторитет растерял? Ты же знаешь, что я на живот
ужасно слабый, а от такой пищи меня в дороге окончательно развезет, и что я тогда в
станице должен делать? Штаны в руках носить? А мне от жеребцов и шагу отойти нельзя,
тогда что мне остается делать? Лишаться последнего авторитета прямо на улице?
Покорнейше благодарю! Пользуйся сама своими огурчиками и придавливай их кислым
молоком, а я на такой рыск не пойду! Должность моя нешуточная, самого товарища
Давыдова вожу и рысковать твоими огурчиками мне не пристало. Понятно тебе, старая
апробация?
Ветхая деревянная кровать подозрительно заскрипела под старухой, и дед Щукарь
тотчас же насторожился. Он не успел закончить свое внушение, как со старухой его
мгновенно произошла удивительная перемена: она бодро вскочила с кровати,
подбоченилась, исполненная негодования и решимости. Недавно расслабленный голос ее
приобрел почти металлическое звучание, когда она, лихо сбив на сторону помятый головной
платок, заговорила:
— А ты что же, старый пенек, хотел, чтобы я тебя щами с мясом кормила? Или, может,
блинцов с каймаком тебе забажалось? Откуда я всего этого наберу, ежели у тебя в кладовке
ничего нету, окромя мышей да и те с голоду дохнут! И до каких пор ты будешь меня
разными неподобными словами паскудить? Какая я тебе астролябия да пробация? Научил
тебя Макарка Нагульнов разные непотребные книжки читать, а ты, дурак, и рад? Я —
честная жена и честно прожила с тобой, сопля неубитая, весь свой бабий век, а ты меня под
старость не знаешь как назвать?!
Дело принимало неожиданный и зловещий для Щукаря оборот, потому он и решил
несколько отступить в глубь кухни и, проворно пятясь, примирительно сказал:
— Ну, будет, будет тебе, старая! И вовсе это не ругательные слова, а по-ученому вроде
ласковые. Это все едино: что душенька моя, что астролябия… По-простому сказать —
«милушка ты моя», а по-книжному выходит «апробация». Истинный бог, не брешу, так в
толстой книжке, какую мне Макарушка читать подсудобил, и написано, своими глазами
читал, а ты черт-те чего подумала. Вот что означает твоя полная ликвидация неграмотности!
Учиться надо, вот как я учусь, тогда и ты любое слово смогешь из себя выкинуть, не хуже
меня, факт!