Page 38 - Поднятая целина
P. 38

Кондрат прилег с вечера, не раздеваясь, не гася огня в фонаре. Семь раз вышел он к
               корове!  И  только  на  восьмой,  уже  перед  светом,  еще  не  открыв  дверцы  на  коровий  баз,
               услышал глубокий и трудный стон, вошел: корова опрастывалась от последа, а крохотный
               белоноздрый  телок,  уже  облизанный, шершавый, жалко  дрожащий,  искал  похолодевшими
               губами  вымя.  Кондрат  схватил  выпавший  послед,  чтобы  корова  его  не  съела   18 ,  а  потом
               поднял телка на руки и, отогревая его теплом своего дыхания, кутая в полу зипуна, на рыси
               понес в хату.
                     — Бык! — обрадованно воскликнул он.
                     Анна перекрестилась:
                     — Слава тебе, господи! Оглянулся милостивец на нашу нужду!
                     А нужды с одной лошаденкой хватнул Кондрат по ноздри. И вот вырос бык и добре
               работал  на  Кондрата,  летом  и  в  зимнюю  стужу,  бесчисленное  количество  раз  переставляя
               свои клешнятые копыта по дорогам и пашням, волоча плуг или арбу.
                     Кондрат,  глядя  на  быка,  вдруг  почувствовал  острый  комок  в  горле,  резь  в  глазах.
               Заплакал и пошел с база, как будто облегченный прорвавшейся слезой. Остальцы ночи не
               спал, курил.
                     …Как будет в колхозе? Всякий ли почувствует, поймет так, как понял он, что путь туда
               — единственный, что это — неотвратимо? Что как ни жалко вести и кинуть на общие руки
               худобу,  выросшую  вместе  с  детьми  на  земляном  полу  хаты,  а  надо  вести.  И
               подлюку-жалость  эту  к  своему  добру  надо  давить,  не  давать  ей  ходу  к  сердцу…  Об  этом
               думал  Кондрат,  лежа  рядом  с  похрапывающей  женой,  глядя  в  черные  провалы  темноты
               невидящими,  ослепленными  темнотой  глазами.  И  еще  думал:  «А  куда  же  ягнят,  козлят
               сведем? Ить им хата теплая нужна, большой догляд. Как их, враженят, разбирать, ежели они
               все почти одинаковые? Их и матеря будут  путать и люди. А коровы? Корма как свозить?
               Потеряем  сколько!  Что,  если  разбредутся  люди  через  неделю  же,  испугавшись  трудного?
               Тогда — на шахты, кинув Гремячий на всю жизнь. Не при чем жить остается».
                     Перед светом он забылся в дреме. И во сне ему было трудно и тяжело. Нелегко давался
               Кондрату  колхоз!  Со  слезой  и  с  кровью  рвал  Кондрат  пуповину,  соединявшую  его  с
               собственностью, с быками, с родным паем земли…
                     Утром  он  позавтракал,  долго  писал  заявление,  мучительно  морща  лоб,  обрезанный
               полосою загара. Получилось:

                                «Товарищу Макару Нагульнову
                                в ячейку коммунистической гремяченской партии.
                                Заявление
                                Я,  Кондрат  Христофоров  Майданников,  середняк,  прошу  принять  меня  в
                          колхоз  с  моей  супругой  и  детьми,  и  имуществом,  и  со  всей  живностью.  Прошу
                          допустить меня до новой жизни, так как я с ней вполне согласный.
                                К.Майданников».

                     — Вступил? — спросила жена.
                     — Вступил.
                     — Скотину поведешь?
                     — Зараз  поведу…  Ну,  что  же  ты  кричишь,  идолова  дура?  Мало  я  на  тебя  слов
               срасходовал, уговаривал, а ты опять за старое? Ты же согласилась!
                     — Мне, Кондраша, одну корову жалко… Я согласная. Только уж дюже сердце болит…
               — говорила она» улыбаясь и завеской вытирая слезы.
                     Следом за матерью заплакала и Христишка, младшая четырехлетняя девчушка.
                     Кондрат  выпустил  с  база  корову  и  быков;  обротав  лошадь,  погнал  к  речке.  Напоил.


                 18   На  Верхнем  Дону  широко  было  распространено  поверье,  что  если  корова  съест  послед,  молоко  нельзя
               употреблять двенадцать суток (прим.авт.)
   33   34   35   36   37   38   39   40   41   42   43