Page 39 - Поднятая целина

Быки повернули было домой, но Кондрат с закипевшей на сердце злобой, наезжая конем,
преградил им дорогу, направил к сельсовету.
Из окон, не отходя, глядели бабы, казаки поглядывали через плетни, не показываясь на
улицу. Не по себе стало Кондрату. Но около Совета увидел он, свернув за угол, огромную,
как на ярмарке, толпу быков, лошадей, овец. Из соседнего проулка вывернулся Любишкин.
Он тянул взналыганную корову, за которой поспешал телок с болтавшейся на шее веревкой.
— Давай им хвосты свяжем и погоним вместе, — попробовал шутить Любишкин, а сам
по виду был задумчив, строг. Ему с немалым трудом удалось увести корову, свежая
царапина на щеке была тому свидетельством.
— Кто это тебя шкарябнул?
— Греха не скрою: баба! Баба-чертяка кинулась за корову. — Любишкин заправил в
рот кончик уса, недовольно цедил: — Пошла в наступ, как танка. Такое у нас кроворазлитие
вышло возле база, от суседей стыду теперь не оберешься. Кинулась с чаплей 19 , не
поверишь? «А, — говорю, — красного партизана бить? Мы, — говорю, — генералам, и то
навтыкали!» — да черк ее за виски. Со стороны кто глядел, ему, небось, спектакля…
От сельсовета тронулись во двор к Титку. С утра еще двенадцать середняков,
одумавшись за ночь, принесли заявления, пригнали скот.
Нагульнов с двумя плотниками в Титковом дворе тесал ольхи на ясли. На первые
общественные ясли в Гремячем Логу.

11

Кондрат долго долбил пешней смерзшуюся землю, рыл ямки для стоянов. Рядом с ним
старался Любишкин. У Павла из-под черной папахи, нависшей как грозовая туча, сыпался
пот, лицо горело. Ощеряя рот, он с силой, с яростью опускал пешню, комки и крохи мерзлой
земли летели вверх и врозь, дробно постукивая о стены. Ясли наскоро сколотили, загнали в
сарай оцененных комиссией двадцать восемь пар быков. Нагульнов в одной защитной
рубахе, прилипшей к потным лопаткам, вошел в сарай.
— Помахал топориком, и уж рубаху хучь выжми? Плохой из тебя работник, Макар! —
Любишкин покачал головой. — Гляди, как я! Гах! Гах!.. Пешня у Титка добрая… Гах!.. Да
ты полушубок скорей одевай, а то простынешь, и копыта на сторону!
Нагульнов накинул полушубок. Со щек его медленно сходил кровяно-красный,
плитами, румянец.
— Это от газов. Как поработаю или на гору подыматься — зараз же задвохнусь, сердце
застукотит… Последний стоян? Ну, и хорошо! Гляди, какое у нас хозяйство! — Нагульнов
обвел горячечно блестящими глазами длинный ряд быков, выстроившихся вдоль новых,
пахнущих свежей щепкой яслей.
Пока на открытом базу размещали коров, пришел Разметнов с Демкой Ушаковым.
Отозвал Нагульнова в сторону, схватил его руку.
— Макар, друг, за вчерашнее не серчай… Наслухался я детского крику… своего
парнишку вспомянул, ну, и защемило…
— Защемить бы тебя, черта, жаленника!
— Ну, конечно! Я уж по твоим глазам вижу, что сердце на меня остыло.
— Будет тебе, балабон! Куда направляешься? Сено надо свозить. Давыдов где?
— Он с Менком заявления в колхоз разбирают в Совете. А я иду… У меня же один
кулацкий двор остался целый, Семена Лапшинова…
— Придешь, опять будешь?.. — Нагульнов улыбнулся.
— Оставь! Кого бы мне из людей взять! Такое делается, спуталось все, как в бою!
Скотину тянут, сено везут. Кое-кто уж семена привез. Я их отправил обратно. Уж потом за

19 Чапля (чапельник) — сковородник.