Page 5 - Поднятая целина

— Это как тебе сказать…
— Да уж будь спокоен! Если бы необходима и своевременна была такая мера, крайком
прямо приказал бы нам: «Уничтожить кулака!..» И по-жа-луй-ста! В два счета. Милиция,
весь аппарат к вашим услугам… А пока мы только частично, через нарсуд, по сто седьмой
статье караем экономически кулака — укрывателя хлеба.
— Так что же, по-твоему, батрачество, беднота и середняк против раскулачивания? За
кулака? Вести-то их на кулака надо?
Секретарь резко щелкнул замком портфеля, сухо сказал:
— Тебе угодно по-своему истолковывать всякое слово вождя, но за район отвечает
бюро райкома, я персонально. Потрудись там, куда мы тебя посылаем, проводить нашу
линию, а не изобретенную тобой. А мне, извини, дискутировать с тобой некогда. У меня
помимо этого дела. — И встал.
Кровь снова густо прихлынула к щекам Давыдова, но он взял себя в руки и сказал:
— Я буду проводить линию партии, а тебе, товарищ, рубану напрямик, по-рабочему:
твоя линия ошибочная, политически неправильная, факт!
— Я отвечаю за свою… А это «по-рабочему» — старо, как…
Зазвенел телефон. Секретарь схватил трубку. В комнату начал сходиться народ, и
Давыдов пошел к заворгу.
«Хромает он на правую ножку… Факт! — думал он, выходя из райкома. — Почитаю
опять всю речь аграрникам. Неужели я ошибаюсь? Нет, братишка, извини! Через твою
терпимость веры ты и распустил кулака. Еще говорили в окружкоме: „дельный парень“, а за
кулаками — хлебные хвосты. Одно дело ущемлять, а другое — с корнем его как вредителя.
Почему не ведешь массу?» — мысленно продолжая спор, обращался он к секретарю. Как
всегда, наиболее убедительные доводы приходили после. Там, в райкоме, он вгорячах,
волнуясь, хватал первое попавшееся под руку возражение. Надо бы похладнокровней. Он
шел, шлепая по замерзшим лужам, спотыкаясь о смерзки бычьего помета на базарной
площади.
— Жалко, что кончили скоро, а то бы я тебя прижал, — вслух проговорил Давыдов и
досадливо смолк, видя, как повстречавшаяся женщина проходит мимо него с улыбкой.

Забежав в «Дом казака и крестьянина», Давыдов взял свой чемоданчик и, вспомнив, что
основной багаж его, кроме двух смен белья, носков и костюма, это — отвертки,
плоскогубцы, рашпиль, крейцмессель, кронциркуль, шведский ключ и прочий немудрый
инструмент, принадлежащий ему и захваченный из Ленинграда, улыбнулся. «Черта с два его
использую! Думал, может, тракторишко подлечить, а тут и тракторов-то нет. Так, должно
быть, и буду мотаться по району уполномоченным. Подарю какому-нибудь
колхознику-кузнецу, прах его дери», — решил он, бросая чемодан в сани.
Сытые, овсяные лошади рика легко понесли тавричанские сани со спинкой, крикливо
окрашенной пестрыми цветами. Давыдов озяб, едва лишь выбрались за станицу. Он тщетно
кутал лицо в потертый барашковый воротник пальто, нахлобучил кепку: ветер и сырая
изморозь проникали за воротник, в рукава, знобили холодом. Особенно мерзли ноги в
скороходовских стареньких ботинках.
До Гремячего Лога от станицы двадцать восемь километров безлюдным гребнем.
Бурый от подтаявшего помета шлях лежит на вершине гребня. Кругом — не обнять глазом
— снежная целина. Жалко горбятся засыпанные макушки чернобыла и татарника. Лишь со
склонов балок суглинистыми глазищами глядит на мир земля; снег не задержался там,
сдуваемый ветром, зато теклины балок и логов доверху завалены плотно осевшими
сугробами.
Давыдов долго бежал, держась за грядушку саней, пытаясь согреть ноги, потом вскочил
в сани и, притаившись, задремал. Повизгивали подреза полозьев, с сухим хрустом вонзались
в снег шипы лошадиных подков, позванивал валек у правой дышловой. Иногда Давыдов