Page 7 - Поднятая целина

кожей, с ногтями в застарелых рубцах.
— Слесарь, — поправил Давыдов. — Ну, вы чего идете в Совет?
— Из интересу, — за всех отвечал дед, останавливаясь на нижней ступеньке
крыльца. — Любопытствуем, из чего ты к нам приехал? Ежели обратно по
хлебозаготовкам…
— Насчет колхоза.
Дед протяжно и огорченно свистнул, первый повернул от крыльца.

Из низкой комнаты остро пахнуло кислым теплом оттаявших овчинных полушубков и
дровяной золой. Возле стола, подкручивая фитиль лампы, лицом к Давыдову стоял высокий,
прямоплечий человек. На защитной рубахе его червонел орден Красного Знамени. Давыдов
догадался, что это и есть секретарь гремяченской партячейки.
— Я — уполномоченный райкома. Ты — секретарь ячейки, товарищ?
— Да, я секретарь ячейки Нагульнов. Садитесь, товарищ, председатель Совета сейчас
придет. — Нагульнов постучал кулаком в стену, подошел к Давыдову.
Был он широк в груди и по-кавалерийски клещеног. Над желтоватыми глазами его с
непомерно большими, как смолой налитыми, зрачками срослись разлатые черные брови. Он
был бы красив той неброской, но запоминающейся мужественной красотой, если бы не
слишком хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа, не мутная наволочь в глазах.
Из соседней комнаты вышел плотный казачок в козьей серой папахе, сбитой на
затылок, в куртке из шинельного сукна и казачьих с лампасами шароварах, заправленных в
белые шерстяные чулки.
— Это вот и есть председатель Совета Андрей Разметнов.
Председатель, улыбаясь, пригладил ладонью белесые и курчавые усы, с достоинством
протянул руку Давыдову.
— А вы кто такой будете? Уполномоченный райкома? Ага. Ваши документы… Ты
видал, Макар? Вы, должно быть, по колхозному делу? — Он рассматривал Давыдова с
наивной беззастенчивостью, часто мигая ясными, как летнее небушко, глазами. На смуглом,
давно не бритом лице его с косо опоясавшим лоб голубым шрамом явно сквозило
нетерпеливое ожидание.
Давыдов присел к столу, рассказал о задачах, поставленных партией по проведению
двухмесячного похода за сплошную коллективизацию, предложил завтра же провести
собрание бедноты и актива.
Нагульнов, освещая положение, заговорил о гремяченском ТОЗ.
Разметнов и его слушал так же внимательно, изредка вставляя фразу, не отнимая
ладони от щеки, заплывшей коричневым румянцем.
— Тут у нас есть называемое товарищество по совместной обработке земли. Так я
скажу вам, товарищ рабочий, что это есть одно измывание над коллективизацией и голый
убыток Советской власти, — говорил Нагульнов, заметно волнуясь. — В нем состоит
восемнадцать дворов — одна горькая беднота. И что же выходит из этого? Обязательно
надсмешка. Сложились они, и на восемнадцать дворов у них — четыре лошади и одна пара
быков, а едоков сто семь. Как им надо оправдываться перед жизнью? Им, конечно, дают
долгосрочные кредиты на покупку машин и тягла. Они кредиты берут, но отдать их не
смогут и за долгий срок. Зараз объясню — почему: будь у них трактор — другой разговор, но
трактор им не дали, а на быках не скоро разбогатеешь. Еще скажу, что они порченую ведут
политику, и я их давно бы разогнал за то, что они подлегли под Советскую власть, как
куршивый теленок, сосать — сосут, а росту ихнего нету. И есть такие промеж них мнения:
«Э, да нам все равно дадут! А брать с нас за долги нечего». Отсюда и у них развал в
дисциплине, и ТОЗ этот завтра будет упокойником. Это — дюже верная мысля: всех собрать
в колхоз. Это будет прелесть, а не жизня! Но казаки — народ закоснелый, я вам скажу, и его
придется ломать…