Page 68 - Поднятая целина

— Бабочки, дорогие мои! Не тянитесь вы за курями, гусями! На спине не удержались, а
уж на хвосте и подавно. Пущай и куры колхозом живут. К весне выпишем мы кубатор, и,
заместо квочков, зачнет он нам выпущать цыпляток сотнями. Есть такая машина — кубатор,
она высиживает цыплятков преотлично. Пожалуйста, вы не упирайтесь! Они ваши же будут
куры, только в общем дворе. Собственности куриной не должно быть, дорогие тетушки! Да и
какой вам от курей прок! Все одно они зараз не несутся. А к весне с ними суеты вы не
оберетесь. То она, курица то есть, вскочит на огород и рассаду выклюет, то, глядишь, а она
— трижды клятая — яйцо где-нибудь под амбаром потеряет, то хорь ей вязы отвернет…
Мало ли чего с ней могет случиться? И кажин раз вам надо в курятник лазить, щупать, какая
с яйцом, а какая холостая. Полезешь и наберешься куриных вшей, заразы. Одна сухота с
ними и сердцу остуда. А в колхозе как они будут жить? Распрекрасно! Догляд за ними будет
хороший: какого-нибудь старика вдового, вот хоть бы дедушку Акима Бесхлебнова, к ним
приставим, и пущай он их целый день щупает, по нашестам полозиет. Дело и веселое и
легкое, самое стариковское. На таком деле грыжу сроду не наживешь. Приходите, милушки
мои, в согласие.
Бабы посмеялись, повздыхали, посудачили и «пришли в согласие».
Сейчас же после собрания Нагульнов и Давыдов тронулись в обход по дворам. С
первого же квартала выяснилось, что убоина есть доподлинно в каждом дворе… К обеду
заглянули и к деду Щукарю.
— Активист он, говорил сам, что скотиняк беречь надо. Этот не зарежет, — уверял
Нагульнов, входя на щукаревский баз.
«Активист» лежал на кровати, задрав ноги. Рубаха его была завернута до свалявшейся в
клочья бороденки, а в тощий бледный живот, поросший седой гривастой шерстью, острыми
краями вонзилась опрокинутая вверх дном глиняная махотка, вместимостью литров в шесть.
По бокам пиявками торчали две аптекарские банки. Дед Щукарь не глянул на вошедших.
Руки его, скрещенные на груди, как у мертвого, — дрожали, вылезшие из орбит,
осумасшедшевшие от боли глаза медленно вращались. Нагульнову показалось, что в хате и
воняет-то мертвежиной. Дородная Щукариха стояла у печи, а около кровати суетилась
проворная, черная, как мышь, лекарка — бабка Мамычиха, широко известная в округе тем,
что умела ставить банки, накидывать чугуны, костоправить, отворять и заговаривать кровь и
делать аборты железной вязальной спицей. Она-то в данный момент и «пользовала»
разнесчастного деда Щукаря.
Давыдов вошел и глаза вытаращил:
— Здравствуй, дед! Что это у тебя на пузе?
— Стррррра-даю! Жжжжи-вотом!.. — в два приема, с трудом выговорил дед Щукарь. И
тотчас же тоненьким голосом заголосил, заскулил по-щенячьи: — С-сы-ми махотку! Сыми,
ведьма! Ой, живот мне порвет! Ой, родненькие, ослобоните!
— Терпи! Терпи! Зараз полегчает, — шепотом уговаривала бабка Мамычиха, тщетно
пытаясь оторвать край махотки, всосавшейся в кожу.
Но дед Щукарь вдруг зарычал лютым зверем, лягнул лекарку ногой и обеими руками
вцепился в махотку. Тогда Давыдов поспешил ему на выручку: схватил с пригрубка
деревянное скало, он оттолкнул старушонку, махнул скалом по днищу махотки. Та
рассыпалась, со свистом рванулся из-под черепков воздух, дед Щукарь утробно икнул,
облегченно, часто задышал, без труда сорвал банки. Давыдов глянул на дедов живот,
торчавший из-под черепков огромным посинелым пупом, и упал на лавку, давясь от
бешеного приступа хохота. По щекам его текли слезы, шапка свалилась, на глаза нависли
пряди черных волос…
Живуч оказался дед Щукарь! Едва лишь бабка Мамычиха запричитала над разбитой
махоткой, он опустил рубаху, приподнялся.
— Головушка ты моя горькая! — навзрыд голосила бабка. — Разбил, нечистый дух,
посудину! Таковских вас лечить, и добра не схошь!
— Удались, бабка! Сей момент удались отседова! — Щукарь указывал рукой на