Page 29 - Поединок

могучий, властный и ласковый дохнет ему в лицо жарким дыханием. И была у него в душе
ревнивая грусть по его прежним, детским, таким ярким и невозвратимым веснам, была
тихая, беззлобная зависть к своему чистому, нежному прошлому…
Придя к себе, он застал вторую записку от Раисы Александровны Петерсон. Она
нелепым и выспренним слогом писала о коварном-обмане, о том, что она все понимает, и о
всех ужасах мести, на которые способно разбитое женское сердце.

«Я знаю, что мне теперь делать! — говорилось в письме. — Если только я не
умру на чахотку от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу
вам. Может быть, вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер?
Слепец! И у стен есть уши. Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей
наружностью и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас
вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я не из
тех женщин, которые прощают нанесенные обиды.

Владеть кинжалом я умею,
Я близ Кавказа рождена!!!

Прежде ваша, теперь ничья Раиса .

P.S. Непременно будьте в ту субботу в собрании. Нам надо объясниться. Я для
вас оставлю 3-ю кадриль, но уж теперь не по значению .
Р.П. »

Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплетней повеяло на
Ромашова от этого безграмотного и бестолкового письма. И сам себе он показался с ног до
головы запачканным тяжелой, несмываемой грязью, которую на него наложила эта связь с
нелюбимой женщиной — связь, тянувшаяся почти полгода. Он лег в постель, удрученный,
точно раздавленный всем нынешним днем, и, уже засыпая, подумал про себя словами,
которые он слышал вечером от Назанского:
«Его мысли были серы, как солдатское сукно».
Он заснул скоро, тяжелым сном. И, как это всегда с ним бывало в последнее время
после крупных огорчений, он увидел себя во сне мальчиком. Не было грязи, тоски,
однообразия жизни, в теле чувствовалась бодрость, душа была светла и чиста и играла
бессознательной радостью. И весь мир был светел и чист, а посреди его — милые, знакомые
улицы Москвы блистали тем прекрасным сиянием, какое можно видеть только во сне. Но
где-то на краю этого ликующего мира, далеко на горизонте, оставалось темное, зловещее
пятно: там притаился серенький, унылый городишко с тяжелой и скучной службой, с
ротными школами, с пьянством в собрании, с тяжестью и противной любовной связью, с
тоской и одиночеством. Вся жизнь звенела и сияла радостью, но темное враждебное пятно
тайно, как черный призрак, подстерегало Ромашова и ждало своей очереди. И один
маленький Ромашов — чистый, беззаботный, невинный — страстно плакал о своем старшем
двойнике, уходящем, точно расплывающемся в этой злобной тьме.
Среди ночи он проснулся и заметил, что его подушка влажна от слез. Он не мог сразу
удержать их, и они еще долго сбегали по его щекам теплыми, мокрыми, быстрыми
струйками.

VI

За исключением немногих честолюбцев и карьеристов, все офицеры несли службу как
принудительную, неприятную, опротивевшую барщину, томясь ею и не любя ее. Младшие
офицеры, совсем по-школьнически, опаздывали на занятия и потихоньку убегали с них, если
знали, что им за это не достанется. Ротные командиры, большею частью люди