Page 30 - Поединок

многосемейные, погруженные в домашние дрязги и в романы своих жен, придавленные
жестокой бедностью и жизнью сверх средств, кряхтели под бременем непомерных расходов
и векселей. Они строили заплату на заплате, хватая деньги в одном месте, чтобы заткнуть
долг в другом; многие из них решались — и чаще всего по настоянию своих жен —
заимствовать деньги из ротных сумм или из платы, приходившейся солдатам за вольные
работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные солдатские письма, которые
они, по правилам, должны были распечатывать. Некоторые только и жили, что винтом,
штосом и ландскнехтом: кое-кто играл нечисто, — об этом знали, но смотрели сквозь
пальцы. При этом все сильно пьянствовали как в собрании, так и в гостях друг у друга, иные
же, вроде Сливы, — в одиночку.
Таким образом, офицерам даже некогда было серьезно относиться к своим
обязанностям. Обыкновенно весь внутренний механизм роты приводил в движение и
регулировал фельдфебель; он же вел всю канцелярскую отчетность и держал ротного
командира незаметно, но крепко, в своих жилистых, многоопытных руках. На службу
ротные ходили с таким же отвращением, как и субалтерн-офицеры, и «подтягивали
фендриков» только для соблюдения престижа, а еще реже из властолюбивого самодурства.
Батальонные командиры ровно ничего не делали, особенно зимой. Есть в армии два
таких промежуточных звания — батальонного и бригадного командиров: начальники эти
всегда находятся в самом неопределенном и бездеятельном положении. Летом им все-таки
приходилось делать батальонные учения, участвовать в полковых и дивизионных занятиях и
нести трудности маневров. В свободное же время они сидели в собрании, с усердием читали
«Инвалид» и спорили о чинопроизводстве, играли в карты, позволяли охотно младшим
офицерам угощать себя, устраивали у себя на домах вечеринки и старались выдавать своих
многочисленных дочерей замуж.
Однако перед большими смотрами все, от мала до велика, подтягивались и тянули друг
друга. Тогда уже не знали отдыха, наверстывая лишними часами занятий и напряженной,
хотя и бестолковой энергией то, что было пропущено. С силами солдат не считались, доводя
людей до изнурения. Ротные жестоко резали и осаживали младших офицеров, младшие
офицеры сквернословили неестественно, неумело и безобразно, унтер-офицеры, охрипшие
от ругани, жестоко дрались. Впрочем, дрались и не одни только унтер-офицеры.
Такие дни бывали настоящей страдой, и о воскресном отдыхе с лишними часами сна
мечтал, как о райском блаженстве, весь полк, начиная с командира до последнего
затрепанного и замурзанного денщика.
Этой весной в полку усиленно готовились к майскому параду. Стало наверно
известным, что смотр будет производить командир корпуса, взыскательный боевой генерал,
известный в мировой военной литературе своими записками о войне карлистов и о
франко-прусской кампании 1870 года, в которых он участвовал в качестве волонтера. Еще
более широкою известностью пользовались его приказы, написанные в лапидарном
суворовском духе. Провинившихся подчиненных он разделывал в этих приказах со
свойственным ему хлестким и грубым сарказмом, которого офицеры боялись больше всяких
дисциплинарных наказаний. Поэтому в ротах шла, вот уже две недели, поспешная,
лихорадочная работа, и воскресный день с одинаковым нетерпением ожидался как усталыми
офицерами, так и задерганными, ошалевшими солдатами.
Но для Ромашова благодаря аресту пропала вся прелесть этого сладкого отдыха. Встал
он очень рано и, как ни старался, не мог потом заснуть. Он вяло одевался, с отвращением
пил чай и даже раз за что-то грубо прикрикнул на Гайнана, который, как и всегда, был весел,
подвижен и неуклюж, как молодой щенок.
В серой расстегнутой тужурке кружился Ромашов по своей крошечной комнате,
задевая ногами за ножки кровати, а локтями за шаткую пыльную этажерку. В первый раз за
полтора года — и то благодаря несчастному и случайному обстоятельству — он остался
наедине сам с собою. Прежде этому мешала служба, дежурства, вечера в собрании,
карточная игра, ухаживание за Петерсон, вечера у Николаевых. Иногда, если и случался