Page 67 - Поединок

тех пор не успокоится, подлец. И притом самый дикий, самый неприручимый из всех зверей.
У, ты, злодей!
Он сунул руку за загородку. Из круглой дверки тотчас же высунулась маленькая
разъяренная мордочка с разинутой пастью, в которой сверкали белые острые зубки. Хорек
быстро то показывался, то прятался, сопровождая это звуками, похожими на сердитый
кашель.
— Видите, каков? А ведь целый год его кормлю…
Подполковник, по-видимому, совсем забыл о просьбе Ромашова. Он водил его от норы
к норе и показывал ему своих любимцев, говоря о них с таким увлечением и с такой
нежностью, с таким знанием их обычаев и характеров, точно дело шло о его добрых, милых
знакомых. В самом деле, для любителя, да еще живущего в захолустном городишке, у него
была порядочная коллекция: белые мыши, кролики, морские свинки, ежи, сурки, несколько
ядовитых змей в стеклянных ящиках, несколько сортов ящериц, две обезьяны-мартышки,
черный австралийский заяц и редкий, прекрасный экземпляр ангорской кошки.
— Что? Хороша? — спросил Рафальский, указывая на кошку. — Не правда ли,
некоторым образом, прелесть? Но не уважаю. Глупа. Глупее всех кошек. Вот опять! — вдруг
оживился он. — Опять вам доказательство, как мы небрежны к психике наших домашних
животных. Что мы знаем о кошке? А лошади? А коровы? А свиньи? Знаете, кто еще
замечательно умен? Это свинья. Да, да, вы не смейтесь, — Ромашов и не думал смеяться, —
свиньи страшно умны. У меня кабан в прошлом году какую штуку выдумал. Привозили мне
барду с сахарного завода, некоторым образом, для огорода и для свиней. Так ему, видите ли,
не хватало терпения дожидаться. Возчик уйдет за моим денщиком, а он зубами возьмет и
вытащит затычку из бочки. Барда, знаете, льется, а он себе блаженствует. Да это что еще:
один раз, когда его уличили в этом воровстве, так он не только вынул затычку, а отнес ее на
огород и зарыл в грядку. Вот вам и свинья. Признаться, — Рафальский прищурил один глаз и
сделал хитрое лицо, — признаться, я о своих свиньях маленькую статеечку пишу… Только
шш!.. секрет… никому. Как-то неловко: подполковник славной русской армии и вдруг — о
свиньях. Теперь у меня вот йоркширы. Видали? Хотите, пойдем поглядеть? Там у меня на
дворе есть еще барсучок молоденький, премилый барсучишка… Пойдемте?
— Простите, Иван Антонович, — замялся Ромашов. — Я бы с радостью. Н-э только,
ей-богу, нет времени.
Рафальский ударил себя ладонью по лбу.
— Ах, батюшки! Извините вы меня, ради бога. Я-то, старый, разболтался… Ну, ну, ну,
идем скорее.
Они вошли в маленькую голую комнату, где буквально ничего не было, кроме низкой
походной кровати, полотно которой провисло, точно дно лодки, да ночного столика с
табуреткой. Рафальский отодвинул ящик столика и достал деньги.
— Очень рад служить вам, подпоручик, очень рад. Ну, вот… какие еще там
благодарности!.. Пустое… Я рад… Заходите, когда есть время. Потолкуем.
Выйдя на улицу, Ромашов тотчас же наткнулся на Веткина. Усы у Павла Павловича
были лихо растрепаны, а фуражка с приплюснутыми на боках, для франтовства, полями
ухарски сидела набекрень.
— А-а! Принц Гамлег! — крикнул радостно Веткин. — Откуда и куда? Фу, черт, вы
сияете, точно именинник.
— Я и есть именинник, — улыбнулся Ромашов.
— Да? А ведь и верно; Георгий и Александра. Божественно. Позвольте заключить в
пылкие объятия!
Они тут же, на улице, крепко расцеловались.
— Может быть, по этому случаю зайдем в собрание? Вонзим точно по единой, как
говорит наш великосветский друг Арчаковский? — предложил Веткин.
— Не могу, Павел Павлыч. Тороплюсь. Впрочем, кажется, вы сегодня уже
подрезвились?