Page 71 - Поединок

Сядем в почтовую карету поскоре-е-е-ей.

— Рысью ма-а-аррш! — скомандовал громовым голосом Осадчий.
Экипажи тронулись.

XIV

Пикник вышел не столько веселым, сколько крикливым и беспорядочно
суматошливым. Приехали за три версты в Дубечную. Так называлась небольшая, десятин в
пятнадцать, роща, разбросавшаяся на длинном пологом скате, подошву которого огибала
узенькая светлая речонка. Роща состояла из редких, но прекрасных, могучих столетних
дубов. У их подножий густо разросся сплошной кустарник, но кое-где оставались
просторные прелестные поляны, свежие, веселые, покрытые нежной и яркой первой
зеленью. На одной такой поляне уже дожидались посланные вперед денщики с самоварами и
корзинами.

Прямо на земле разостлали скатерти и стали рассаживаться. Дамы устанавливали
закуски и тарелки, мужчины помогали им с шутливым, преувеличенно любезным видом.
Олизар повязался одной салфеткой, как фартуком, а другую надел на голову, в виде колпака,
и представлял повара Лукича из офицерского клуба. Долго перетасовывали места, чтобы
дамы сидели непременно вперемежку с кавалерами. Приходилось полулежать, полусидеть в
неудобных позах, это было ново и занимательно, и по этому поводу молчаливый Лещенко
вдруг, к общему удивлению и потехе, сказал с напыщенным и глупым видом:
— Мы теперь возлежим, точно древнеримские греки.
Шурочка посадила рядом с собой с одной стороны Тальмана, а с другой — Ромашова.
Она была необыкновенно разговорчива, весела и казалась такой возбужденной, что это
многим бросилось в глаза. Никогда Ромашов не находил ее такой очаровательно-красивой.
Он видел, что в ней струится, трепещет и просится наружу какое-то большое, новое,
лихорадочное чувство. Иногда она без слов оборачивалась к Ромашову и смотрела на него
молча, может быть только полусекундой больше, чем следовало бы, немного больше, чем
всегда, но всякий раз в ее взгляде он ощущал ту же непонятную ему, горячую,
притягивающую силу.
Осадчий, сидевший один во главе стола, приподнялся и стал на колени. Постучав
ножом о стакан и добившись тишины, он заговорил низким грудным голосом, который
сочными волнами заколебался в чистом воздухе леса:
— Ну-с, господа… Выпьем же первую чару за здоровье нашей прекрасной хозяйки и
дорогой именинницы. Дай ей бог всякого счастья и чин генеральши.
И, высоко подняв кверху большую рюмку, он заревел во всю мочь своей страшной
глотки:
— Урра!
Казалось, вся роща ахнула от этого львиного крика, и гулкие отзвуки побежали между
деревьями. Андрусевич, сидевший рядом с Осадчим, в комическом ужасе упал навзничь,
притворяясь оглушенным. Остальные дружно закричали. Мужчины пошли к Шурочке
чокаться. Ромашов нарочно остался последним, и она заметила это. Обернувшись к нему,
она, молча и страстно улыбаясь, протянула свой стакан с белым вином. Глаза ее в этот
момент вдруг расширились, потемнели, а губы выразительно, но беззвучно зашевелились,
произнося какое-то слово. Но тотчас же она отвернулась и, смеясь, заговорила с Тальманом.
«Что она сказала, — думал Ромашов, — ах, что же она сказала?» Это волновало и тревожило
его. Он незаметно закрыл лицо руками и старался воспроизвести губами те же движения,
какие делала Шурочка; он хотел поймать таким образом эти слева в своем воображении, но у