Page 94 - Поединок
P. 94

— И он прибавил  с кроткой, обезоруживающей покорностью:  —  Делай со мной все,
               что тебе угодно. Я всему повинуюсь с благодарностью.
                     Так  он  говорил,  и  в  то  же  время  у  него  в  самых  тайниках  души  шевелилась
               лукаво-невинная мысль, что его терпеливая покорность растрогает и смягчит всевидящего
               бога, и тогда вдруг случится чудо, от которого все сегодняшнее — тягостное и неприятное
               — окажется лишь дурным сном.
                     «Где ты ту-ут?» — сердито и торопливо закричал паровоз.
                     А другой подхватил низким тоном, протяжно и с угрозой:
                     «Я — ва-ас!»
                     Что-то зашуршало и мелькнуло на той стороне выемки, на самом верху освещенного
               откоса.  Ромашов  слегка  приподнял  голову,  чтобы  лучше  видеть.  Что-то  серое,
               бесформенное, мало похожее на человека, спускалось сверху вниз, едва выделяясь от травы в
               призрачно-мутном  свете  месяца.  Только  по  движению  тени  да  по  легкому  шороху
               осыпавшейся земли можно было уследить за ним.
                     Вот  оно  перешло  через  рельсы.  «Кажется  —  солдат? —  мелькнула  у  Ромашова
               беспокойная догадка. — Во всяком случае, это человек. Но так страшно идти может только
               лунатик или пьяный. Кто это?»
                     Серый человек пересек рельсы и вошел в тень. Теперь стало совсем ясно видно, что это
               солдат. Он медленно и неуклюже взбирался наверх, скрывшись на некоторое время из поля
               зрения Ромашова. Но прошло две-три минуты, и снизу начала медленно подыматься круглая
               стриженая голова без шапки.
                     Мутный свет прямо падал  на лицо этого человека, и Ромашов узнал  левофлангового
               солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку в руке,
               со  взглядом,  безжизненно  устремленным  вперед.  Казалось,  он  двигался  под  влиянием
               какой-то чужой, внутренней, таинственной силы. Он прошел так близко около офицера, что
               почти  коснулся  его  полой  своей  шинели.  В  зрачках  его  глаз  яркими,  острыми  точками
               отражался лунный свет.
                     — Хлебников! Ты? — окликнул его Ромашов.
                     — Ах! — вскрикнул солдат и вдруг, остановившись, весь затрепетал на одном месте от
               испуга.
                     Ромашов  быстро  поднялся.  Он  увидел  перед  собой  мертвое,  истерзанное  лицо,  с
               разбитыми, опухшими, окровавленными губами, с заплывшим от синяка глазом. При ночном
               неверном  свете  следы  побоев  имели  зловещий,  преувеличенный  вид.  И,  глядя  на
               Хлебникова,  Ромашов  подумал:  «Вот  этот  самый  человек  вместе  со  мной  принес  сегодня
               неудачу всему полку. Мы одинаково несчастны».
                     — Куда ты, голубчик? Что с тобой? — спросил ласково Ромашов и, сам не зная зачем,
               положил обе руки на плечи солдату.
                     Хлебников  поглядел  на  него  растерянным,  диким  взором,  но  тотчас  же  отвернулся.
               Губы  его  чмокнули,  медленно  раскрылись,  и  из  них  вырвалось  короткое,  бессмысленное
               хрипение. Тупое, раздражающее ощущение, похожее на то, которое предшествует обмороку,
               похожее на приторную щекотку, тягуче заныло в груди и в животе у Ромашова.
                     — Тебя били? Да? Ну, скажи же. Да? Сядь здесь, сядь со мною.
                     Он  потянул  Хлебникова  за  рукав  вниз.  Солдат,  точно  складной  манекен,  как-то
               нелепо-легко и послушно упал на мокрую траву, рядом с подпоручиком.
                     — Куда ты шел? — спросил Ромашов.
                     Хлебников  молчал,  сидя  в  неловкой  позе  с  неестественно  выпрямленными  ногами.
               Ромашов видел, как его голова постепенно, едва заметными толчками опускалась на грудь.
               Опять  послышался  подпоручику  короткий  хриплый  звук,  и  в  душе  у  него  шевельнулась
               жуткая жалость.
                     — Ты  хотел  убежать?  Надень  же  шапку.  Послушай,  Хлебников,  я  теперь  тебе  не
               начальник, я сам — несчастный, одинокий, убитый человек. Тебе тяжело? Больно? Поговори
               же  со  мной  откровенно.  Может  быть,  ты  хотел  убить  себя? —  спрашивал  Ромашов
   89   90   91   92   93   94   95   96   97   98   99