Page 89 - Поединок
P. 89

даже не взрослым человеком, а противным, порочным и уродливым мальчишкой.
                     Когда  он  проходил  сзади  палаток  своей  роты,  по  офицерской  линии,  то  чей-то
               сдавленный,  но  гневный  крик  привлек  его  внимание.  Он  остановился  на  минутку  и  в
               просвете  между  палатками  увидел  своего  фельдфебеля  Рынду,  маленького,  краснолицего,
               апоплексического  крепыша,  который,  неистово  и  скверно  ругаясь,  бил  кулаками  по  лицу
               Хлебникова.  У  Хлебникова  было  темное,  глупое,  растерянное  лицо,  а  в  бессмысленных
               глазах светился животный ужас. Голова его жалко моталась из одной стороны в другую, и
               слышно было, как при каждом ударе громко клацали друг о друга его челюсти.
                     Ромашов  торопливо, почти  бегом,  прошел  мимо.  У  него  не  было  сил  заступиться  за
               Хлебникова.  И  в  то  же  время  он  болезненно  почувствовал,  что  его  собственная  судьба  и
               судьба    этого    несчастного,    забитого,    замученного     солдатика     как-то    странно,
               родственно-близко  и  противно  сплелись  за  нынешний  день.  Точно  они  были  двое  калек,
               страдающих одной и той же болезнью и возбуждающих в людях одну и ту же брезгливость.
               И  хотя  это  сознание  одинаковости  положений  и  внушало  Ромашову  колючий  стыд  и
               отвращение, по в нем было также что-то необычайное, глубокое, истинно человеческое.

                                                             XVI

                     Из лагеря в город вела только одна дорога — через полотно железной дороги, которое в
               этом месте проходило в крутой и глубокой выемке. Ромашов по узкой, плотно утоптанной,
               почти отвесной тропинке быстро сбежал вниз и стал с трудом взбираться по другому откосу.
               Еще с середины подъема он заметил, что кто-то стоит наверху в кителе и в шинеле внакидку.
               Остановившись на несколько секунд и прищурившись, он узнал Николаева.
                     «Сейчас  будет  самое  неприятное!»  —  подумал  Ромашов.  Сердце  у  него  тоскливо
               заныло от тревожного предчувствия. Но он все-таки покорно подымался кверху.
                     Офицеры не видались около пяти дней, но теперь они почему-то не поздоровались при
               встрече, и почему-то Ромашов не нашел в этом ничего необыкновенного, точно иначе и не
               могло  случиться  в  этот  тяжелый,  несчастный  день.  Ни  один  из  них  даже  не  прикоснулся
               рукой к фуражке.
                     — Я нарочно ждал вас здесь, Юрий Алексеич, — сказал Николаев, глядя куда-то вдаль,
               на лагерь, через плечо Ромашова.
                     — К  вашим  услугам,  Владимир  Ефимыч, —  ответил  Ромашов  с  фальшивой
               развязностью,  но  дрогнувшим  голосом.  Он  нагнулся,  сорвал  прошлогоднюю  сухую
               коричневую былинку и стал рассеянно ее жевать. В то же время он пристально глядел, как в
               пуговицах  на  пальто  Николаева  отражалась  его  собственная  фигура,  с  узкой  маленькой
               головкой и крошечными ножками, но безобразно раздутая в боках.
                     — Я вас не задержу, мне только два слова, — сказал Николаев.
                     Он  произносил  слова  особенно  мягко,  с  усиленной  вежливостью  вспыльчивого  и
               рассерженного человека, решившегося быть сдержанным. Но так как разговаривать, избегая
               друг  друга  глазами,  становилось  с  каждой  секундой  все  более  неловко,  то  Ромашов
               предложил вопросительно:
                     — Так пойдемте?
                     Извилистая стежка, протоптанная пешеходами, пересекала большое свекловичное поле.
               Вдали  виднелись  белые  домики  и  красные  черепичные  крыши  города.  Офицеры  пошли
               рядом, сторонясь друг от друга и ступая по мясистой, густой, хрустевшей под ногами зелени.
               Некоторое время  оба  молчали.  Наконец  Николаев, переведя  широко  и громко,  с  видимым
               трудом, дыхание, заговорил первый:
                     — Я прежде всего должен поставить вопрос: относитесь ли вы с должным уважением к
               моей жене… к Александре Петровне?
                     — Я не понимаю, Владимир Ефимович… — возразил Ромашов. — Я, с своей стороны,
               тоже должен спросить вас…
                     — Позвольте! —  вдруг  загорячился  Николаев. —  Будем  спрашивать  поочередно,
   84   85   86   87   88   89   90   91   92   93   94